Пол казался уставшим. Вымотанным. Он поднялся и остановился у перил:
— Ты еще не спишь…
Я улыбнулась:
— Хотела дождаться тебя.
Он покачал головой:
— Не сегодня. Я чертовски устал.
Я подошла, помогла снять пиджак:
— Я просто хотела услышать, что ты устал. Вот и все.
Он лишь хмыкнул:
— Как погуляли?
Стало неприятно, будто обдало холодом. Конечно, он все знает, но зачем это подчеркивать, если я сама это не озвучивала?
— Спасибо, замечательно. Я была рада увидеть Кейт.
Пол опустился на полосатый диван прямо здесь, в общей комнате:
— Плесни мне виски, дорогая.
— Конечно.
Я кивнула и поспешила к выдвижному бару. Налила ровно столько, сколько нужно, бросила пару кубиков льда. В консервативности есть своя утилитарность. Все привычно, одинаково, отлажено. Никаких сюрпризов. Какая бутылка, какой стакан, сколько лить, сколько льда добавлять. Не ошибешься. Я подала бокал и опустилась рядом на диван. Я уже знала все эти движения. Как заходит рука, как смыкаются пальцы, как шевелятся губы. Знала, что с начала он всегда делает два глотка через промежуток в пару секунд, и лишь потом опускает бокал. Вдруг стало интересно, что будет, если я налью больше, чем нужно? Или меньше? Или переложу льда?
— Ты доверяешь ей?
Я не сразу поняла вопрос:
— Что?
— Ты доверяешь этой Кейт?
Это прозвучало так внезапно, что я растерялась, не в силах подобрать слова.
37
Я, наконец, улыбнулась и покачала головой, недоумевая:
— Доверяю ли я Кейт?! Конечно! Что за вопрос?
Фирел хлебнул виски, глядя в окно, на ту же башню Центрального банка, опустил бокал:
— Кажется, она живет вдвоем с сыном?
— Да. Чудесный мальчишка.
Пол оторвался от окна, пристально посмотрел мне в лицо. Под этим серым взглядом стало неловко. Я не понимала, как он это делает. Не понимала, как одни и те же глаза могут быть настолько разными. Порой в них будто плясали молнии, электрические разряды, а порой они казались перемороженными и безжизненными, как вековечные льды, в которых погибло все живое.
— Давно она работает на департамент?
Я сцепила пальцы, не в силах скрыть волнение. Если он станет придираться к Кейт — я этого не вынесу. Это слишком.
— Почему тебя так заинтересовала Кейт?
— Я должен знать, с кем ты общаешься.
— Пол… — я даже повысила голос, но тут же осеклась. Я не должна, что бы он не говорил. — Ты хочешь совсем лишить меня личного пространства? Я и так, как на привязи. У меня одна-единственная подруга.
— Я делаю не больше, чем необходимо.
Я тронула его за плечо и уткнулась подбородком, с наслаждением втягивая знакомый запах морозного дерева:
— Пол, порой человек — всего лишь человек. Без темного прошлого и второго дна. Я не могу существовать в вакууме. Оставь мне Кейт, умоляю.
Было бы наивно надеяться, что мои слова растрогали.
— Насколько мисс Мотингейл зависима от департамента?
Я отстранилась, опустила голову:
— Ты ведь наверняка уже сам знаешь все ответы. Работа в департаменте — ее единственный доход. Она в одиночку поднимает ребенка. Разве это так важно? Она хороший друг.
Фирел допил виски единым глотком, какое-то время сосредоточенно молчал:
— Хороший друг — тот, кто способен помочь, когда нужна помощь. Остальное — лишь название. Пустой треп за выпивкой — это не дружба. Прогулки в парке — тоже не дружба. — Он протянул мне пустой бокал: — Плесни еще.
Я промолчала. Прошла к бару, украдкой посматривая на него. Что его разозлило? То, что я назвала Кейт подругой? Я положила лед, подала бокал. Забралась на диван с ногами и снова уткнулась в его плечо:
— Она поможет, Пол. Уверяю тебя. Если понадобится — она всегда поможет.
— Как можно ручаться за другого человека? Когда даже за себя поручиться не в состоянии.
Он криво улыбнулся, но улыбка была похожа на злобный оскал. Мне оставалось лишь гадать, на кого он так злился. Не на меня, не на Кейт. Создавалось впечатление, что он говорил сам с собой об одному ему понятных вещах.
Я провела кончиками пальцев по его шершавой к ночи щеке:
— У тебя есть друзья, Пол?
Казалось, я преступаю черту, вторгаюсь в его личное пространство. Я была готова к тому, что он отшвырнет меня за невидимые границы. Но он неожиданно подался навстречу моим пальцам, как пес, который тянется за лаской:
— Моя должность не дает таких поблажек. Друзья — это роскошь.
— Но ведь ты не всегда был советником дипломатического ведомства.
Он снова приложился к бокалу:
— Не всегда. Но это совсем не значит, что я мог быть кому-то хорошим другом. Это свойство души. И далеко не каждая душа на это способна. Моя оказалась слишком мелкой.
Я обхватила его руку, прижалась:
— Почему мне кажется, что ты несправедлив к себе?
— Потому что ты меня не знаешь.
Показалось, я услышала в голосе сожаление. Или почудилось, потому что я очень хотела услышать сожаление. Хотелось ответить, что он не позволяет мне узнать себя, но я решила, что сейчас это слишком. Он едва ли стерпит.
Мне было хорошо просто от того, что я сидела рядом, прижавшись. Слышала, как ровно колотится его сердце. Блуждающие лампы разливали над нами мягкий свет, за панорамным окном пестрел огнями ночной Каварин.
Все было почти по-настоящему, если вообразить.
Если вообразить.
Мне мучительно хотелось задать ему один вопрос, на который, я точно знала, не получу ответа. Или правдивого ответа.
Почему он один?
Даже если у него самый отвратительный на свете характер, к такому статусному мужчине просто обязана была прилепиться гибкая беспринципная женщина. Но если ему позволили выписать компаньонку, значит такой не нашлось. Или он вправду невыносим? Надеюсь, спрошу как-нибудь потом, когда мы станем хоть немного ближе. Если станем. Сегодня программа максимум — вернуть отцовский кулон.
Момент показался мне подходящим. Я прижалась, поглаживая его шею:
— Пол, могу я попросить тебя кое о чем?
— Смотря о чем.
— Помнишь, ты забрал мой кулон? Тогда, в ресторане.
— Я не жалуюсь на свою память. Ты сказала, это подарок отца.
Я кивнула:
