Казалось, прошла целая вечность. Я сидела на табурете посреди своей комнаты и смотрела в зарешеченное окно, наблюдая, как темнеет небо. Тело было тяжелым, податливым. Сознание будто все еще заволакивали клубы банного пара. Все казалось таким далеким, не важным. Я встрепенулась лишь тогда, когда Шафия-кхадим хотела снять с моей шеи кулон. Я поймала ее за руку, отыскала взглядом Масабих:
— Прошу, оставьте это.
Толстуха долго жевала губы, раздумывая, наконец, нервно махнула рукой, давая Шафие знак оставить цепочку. Я даже усмехнулась: она смертельно боялась, что кулон являлся символом моей веры и мог оскорбить фанатичный взгляд ее господина.
Мне велели подняться. Масабих придирчиво оглядывала меня, нервно сцепив руки, кивнула. Мне на голову опустилось красное газовое покрывало, завесив до самых ступней. Будто глаза застило кровью.
— Нимат альжана, ятараф, — Масабих-раиса вновь напряженно кивнула, шумно выдохнула и направилась к дверям.
Мне оставалось только следовать за ней.
51
Больше всего пугало то, что не было страха. Даже волнения. Мое сознание, несомненно, было чем-то отравлено. Чего они боялись? Что в порыве отчаяния перегрызу горло их эмиру? Или кто-то уже пытался сделать это? Может, Бахат?
Аль-Зарах зашел в покои с открытого широкого балкона. И я могла поклясться, что видела за его спиной силуэт припаркованного легкого эркара. Я вглядывалась в темноту, подрагивающую всполохами огня, но была вынуждена опустить голову, потому что аль-Зарах пристально смотрел на меня.
Я впервые видела его таким. Даже невольно задержала дыхание. Сейчас он был на своем месте и напоминал скорее варварского идола, чем современного мужчину, которого я видела в Альянсе. Беспокойное пламя свечей бросало на его смуглое лицо золотистые блики. Все в нем было завораживающе органично. Голову венчал белоснежный тюрбан, украшенный камнями, в ушах, вместо привычных деликатных бриллиантов были вдеты массивные золотые кольца с подвесками, которые, вопреки ожиданию, не придавали ему ни грамма женственности. Жемчужный кафтан, шитый серебром, в глянцевые атласные полосы, белый бурнус.
Меня обожгли жгучие черненые глаза, и я невольно вздрогнула, будто на голую кожу попали искры от костра. Он молчал. Лишь неспешно приблизился, с интересом оглядывая, будто шел по следу добычи. Потянул за тонкий красный газ и наблюдал, как покрывало сползает с моей головы, открывая лицо.
— Теперь ты хороша, как самая редкая жемчужина. Так, как должно.
Он протянул руку, вероятно, дожидаясь, что я стану ее целовать в знак поклонения. Но я не шелохнулась. Это вызвало его усмешку.
— Ты научишься чтить своего господина, Амани. Когда Тахил проникнет в твою душу вместе с нашей верой.
Я сглотнула:
— Мне не нужна ваша вера.
Аль-Зарах вновь снисходительно улыбнулся:
— Ты должна принять истинную веру и признать Всевышнего единственным богом.
Я открыто посмотрела в его лицо:
— Я не верю в богов, Аскар-хан. Не поверю и в вашего бога.
Он помрачнел, сжал рельефные губы:
— Мне совершенно безразлично, во что ты веришь, Амани. Ты лишь сделаешь то, что должно. Каждый должен делать то, что должно, — тихий мягкий голос обволакивал, как дым курильниц. — Пока ты не примешь истинную веру, я не смогу разделить с тобой ложе по праведным законам. И ребенок будет зачат без благословения Всевышнего. Я не могу лишить своего сына божественного благословения. Эмир Ашамун-Сиде не может делить ложе с иноверкой, потому что этим осквернит себя. И твердо запомни: Аскар-хан остался за границами Тахила. Для тебя я отныне господин и повелитель.
Я не могла понять, что меня шокирует больше: то, что аль-Зарах вознамерился иметь от меня ребенка, или то, насколько он и его народ погрязли в варварском фанатизме. Ни единый шаг здесь не делается без благословения Всевышнего. Хотелось рассмеяться, сказать что-то ядовитое, но мое положение едва ли располагало к веселью. Да, в последнее время я думала о сыне — от Пола. Только от Пола. Мечтала. Хотела верить, что он был бы рад. У нас была бы настоящая семья. Без департамента, договоров, условностей. Самая обычная очень счастливая семья.
С трудом верилось, что аль-Зарах только что сам вложил в мои руки оружие. Если я не разделю с ним ложе, пока не приму его веру — я ее не приму. Это просто. Увы, это слишком просто. Он варвар, но далеко не идиот. Что последует за моим отказом? Уговоры? Пытки? Я вновь увидела перед глазами покалеченную руку и изуродованное лицо Бахат. Я сама не понимала, готова ли терпеть боль и сколько могу вытерпеть. И есть ли в этом хоть какой-то смысл? Кажется, единственное, что я еще могла — тянуть время. Столько, сколько получится. Но что потом?
Аль-Зарах коснулся кончиками пальцев моих волос, прочертил по щеке, коснулся губ и продавил до сцепленных зубов. Я терпела. Стояла истуканом, но внутри от этих прикосновений что-то разливалось. Тело отвечало, как бы я этому не противилась. Реагировало острее, однозначнее. Я панически не хотела, чтобы он это заметил.
— Прими истинную веру, Амани. Прямо сейчас. Не заставляй меня ждать, потому что мое терпение не вечно. Я терпел больше, чем необходимо. Лишь твое согласие — и здесь появится кахин. Сегодня священная ночь перед неделей сарим. Самая благословенная ночь. Проведи ее со мной.
Этот голос вибрировал каким-то животным желанием, пробирался в душу и вносил смятение. Все здесь было пропитано чувственностью, негой, обволакивало Пряные запахи сводили с ума.
Я заглянула в жгучие черненые глаза:
— Я люблю другого мужчину. Неужели вам это безразлично? — я не решалась снова назвать его Аскар-ханом, но назвать хозяином, повелителем — значит, признать его власть. Он мне не хозяин.
— Твои чувства не имеют значения. Ты будешь чувствовать то, что прикажу я. Ты женщина, твой удел — покоряться мужчине. Во всем. Ты примешь истинную веру, встанешь на колени, поцелуешь мою руку и с радостью отдашь мне свое тело.
Наверное, мне должно было бы быть очень страшно, но я лишь усмехнулась с коротким выдохом. Аль-Зарах так категорично рассуждал о неподвластных ему вещах, которые я якобы должна, что это было почти смешно. Да, он волен заставить физически, по праву силы, но разве волен он распоряжаться моими чувствами? И с каких пор его так волнует моя добрая воля. Кажется, в Альянсе вера его совершенно не останавливала.
Я смело посмотрела в его лицо:
— Тогда, в Альянсе… Почему тогда вас не заботила моя вера? И моя добрая воля?
Аль-Зарах коснулся кончиками пальцев моих ключиц, легко, будто пером. В этом незначительном касании было столько желания, столько тайного смысла, словно он облапал меня с ног до головы самым бесцеремонным образом.
— Тогда ты была лишь одной из шлюх Альянса, — его пальцы так же легко касались моей руки, бедра под тонкой тканью. — А сейчас ты принадлежишь моему гарему, Амани. Ты моя наложница, допущенная в мои покои. На благословленной Всевышним земле.
