— Кто ты такая, алязи? — Она долго смотрела, поджав губы, наконец, не дождавшись ответа, повернулась к мужчине: — Ты сошел с ума, Мерджан. Мамну! Мамну!
Тот ничего не ответил. Лишь убрал ткань с лица и сел на подушки. Мне показалось, ему лет шестьдесят. Или немногим меньше. Усталое, будто сожженное лицо, кустистые брови, седая щетина по щекам. Только теперь я огляделась — шатер. За бахромчатой кромкой полога начиналась лазурная синь.
— Я не мог оставить умирать человека в пустыне, — он что-то налил в маленький металлический стакан, с наслаждением хлебнул.
— Это не человек — это женщина! Чужестранка! Муж мой, неужто Всевышний отнял у тебя глаза. Эта женщина из дворца. Неужели не понимаешь? Видно, и тахве не знает. Мамну! Мамну!
Мерджан вновь отхлебнул, поставил стакан на низкий столик:
— Понимаю, Айя, — он опустил голову, — все понимаю. Но и бросить не мог.
— Мало тебе. Все мало! Всевышнего искушаешь, — голос полетел гортанно, напевно, как молитва. Она поднялась, села возле Мерджана: — Отдохни, бери варшана и поезжай в Ашамун-Сиде. Заклинаю тебя. Верни ее во дворец, нимат альжана!
Айя поглаживала его руку, а тот лишь сокрушенно кивал, признавая правоту.
Я подалась вперед, поджав ноги:
— Умоляю, не возвращайте меня во дворец. Нимат альжана. Меня казнят. Нимат альжана!
Оба вздрогнули, переглянулись. Айя подскочила, села рядом со мной:
— Тахве знаешь?
Я кивнула.
Она поджала губы:
— Ну же! Говори! Кто такая? Откуда?
Я сглотнула:
— Меня зовут Мелисса. Я подданная Альянса. Меня похитил аль-Зарах. Я сбежала из Ашамун-Сиде.
Врать было бессмысленно. Мое лицо, моя кожа, мои волосы говорили красноречивее слов. Вранье могло только оскорбить, окончательно отвратить этих людей. Вранье — это недоверие.
Айя прикрыла рот ладонью, скорбно звякнули браслеты:
— Значит, тебя ищут.
Я кивнула:
— Скорее всего.
Она обернулась к мужу:
— Эта женщина должна уйти. Дай ей воды и пусть идет, — голос срывался на высоких визгливых нотах. — Слышишь? Немедленно пусть идет!
Я снова кивнула: она права, во всем права. Если меня найдут у них, наверняка ничем хорошим это не закончится. Эти люди не должны рисковать из-за меня. Спасибо уже за то, что Мерджан не позволил мне умереть от жажды.
Мерджан-саед налил в стакан из серебряного кувшина с тонким изящным носиком, похожим на хоботок бабочки, подошел и молча протянул мне. Я вдохнула запах — чай. Крепкий горячий чай. Жадно припала губами, ощущая, как обжигающий ароматный напиток наполняет рот.
— Как ты прошла по пустыне такое расстояние, алязи?
Я опустила голову:
— Я угнала эркар, Мерджан-саед. Иду с ночи.
Кажется, женщина мне просто не поверила, а Мерджан только качал опущенной головой:
— Мамну. Мамну…
Мамну — он прав. Все, что я сделала, в их понимании грешно и недопустимо. И им лучше не знать, что я свалила на их эмира горящую жаровню. Это наверняка считается покушением и святотатством. Мамну. Надеюсь, он сильно пострадал. Я бы очень хотела, чтобы его яйца превратились в сморщенные тлеющие угли.
Я залпом осушила стаканчик, отставила на ковер и кивнула:
— Я сейчас уйду, Мерджан-саед. Только, умоляю, дайте мне с собой воды. Ради Всевышнего.
Он шумно вздохнул, потер пальцами переносицу, кустистые брови:
— И куда ты пойдешь, женщина?
Я пожала плечами и промолчала.
Айя-алязи поднялась, поджав губы, и вышла из шатра, приглашая мужа за собой. Они долго переговаривались. Айя то и дело нервно вскидывала руки, Мерджан беспрерывно кивал. Знать бы, что она говорила. Вдруг она убедит его вернуть меня во дворец? Айя время от времени бросала на меня тревожные взгляды, качала головой, вновь вскидывала руки. Наконец, Мерджан-саед сцепил пальцы за спиной, отвернулся, глядя в пустыню. Айя-алязи тронула его за плечо, но тот лишь отмахнулся. Она опустила руку, направилась в шатер. Достала за подушками расшитый матерчатый тюк, вытянула мятую черную чадру и швырнула мне:
— Надевай.
Я не задавала лишних вопросов. Чадра — уже крошечная надежда. Я оделась, откинула на макушку чиммет.
Айя лишь бросила острый взгляд:
— Проклятье на нашу голову!
Я вновь промолчала.
Она пошла к корзинам у очага, что-то складывала в небольшой холщовый мешок. Я заметила пресные лепешки и вяленое мясо. Кажется, это для меня. Наконец, вернулся Мерджан-саед. Взял мешок, приторочил к седлу варшана. Положил в седельную сумку три фляги.
— Вставай, алязи. Здесь нельзя оставаться. Ты устала, но времени нет.
Я не задавала вопросов. Послушно поднялась. Айя-алязи посмотрела на мои ноги, села на подушку и принялась разматывать завязки своих башмаков, обхватывающие щиколотку. Бросила передо мной:
— Надевай это.
— Спасибо, Айя-алязи.
Видно, она, как и Салех, сразу приметила дворцовые туфли. Но значило ли это, что Мерджан-саед не намерен везти меня в Ашамун-Сиде? Я этого не понимала. И опасалась спрашивать. Я стянула с рук золотые браслеты, вынула серьги из ушей и протянула ей:
— Возьмите. У меня больше ничего нет. Наверное, это можно продать.
Айя приняла драгоценности без вопросов. Просто продела руку в браслеты, а серьги зажала в кулаке:
— Может, тебе повезет. Нимат альжана.
— Нимат альжана. Спасибо.
Я развернулась и направилась к варшану, у которого ждал Мерджан-саед.
66
Я могла полагаться лишь на слова Мерджана. Он сказал, что мы движемся на
запад. В случае чего, велел не поднимать чиммет, прятать кисти рук и молчать. Всегда молчать, потому что акцент выдавал меня с головой. Я верила. Или делала вид, что верила.
Я мерно покачивалась, сидя на широкой спине варшана впереди седла Мерджан-саеда. Будто сгорала заживо под черной тканью. Молчала. Теребила щетку-гриву, словно набранную из тонкой упругой проволоки. Время от времени смотрела на солнце через сетку чиммета, тщетно пытаясь хоть что-то высчитать по его положению.
Я повернулась к Мерджану:
— Который час, саед?
— Не доверяешь?
Я услышала, как он усмехнулся. Решила быть честной — и так все очевидно:
— Если вы везете меня в Ашамун-Сиде — просто убейте прямо сейчас. Это будет милосерднее.
Он молчал. Причмокнул, понукая животное, пришпорил пятками.
