Внезапно в том самом, утопающем в полумраке конце коридора, раздался скрип. Обернувшись в ту сторону и всмотревшись в темноту, я увидела, как слегка приоткрылась дверь последнего кабинета. Она покачивалась, словно от сквозняка, и скрип петель походил на чей-то приглушенный плач.
Странно, все кабинеты ведь на ночь запираются…
В следующее мгновение мне показалось, что около нее промелькнул силуэт, а затем раздался шлепок. Как если бы откуда-то сверху что-то упало на пол. У меня возникла ассоциация с выброшенной на берег рыбой, бьющей хвостом по мокрому песку.
Стало не по себе.
Что, опять? У меня снова начинается приступ?
Но ни боли, ни жажды, ни каких-то иных симптомов я у себя не наблюдала.
Дверь продолжала поскрипывать, действуя на натянутые нервы. И я, подавив страх в зародыше, решительно направилась к кабинету биологии, намереваясь закрыть клятую дверь.
Но моей решительности хватило ненадолго. Сделав всего несколько шагов, я резко остановилась, заметив около кабинета какое-то движение. Сперва показалось, что это просто игра теней, но, присмотревшись внимательнее, я увидела на полу странную, движущуюся мне навстречу фигуру. Ползущую, издающую какие-то странные, напоминающее сдавленное бульканье, звуки.
Разум еще не успел ничего осознать, а сердце уже подскочило к самому горлу и забилось с удвоенной скоростью.
Оставляя за собой мокрый след, мне навстречу ползло… нечто. И это нечто напоминало девушку, которую я когда-то видела в зеркале школьного туалета. Длинные темные пряди закрывали часть лица и волочились по полу, на голой спине просматривался выпуклый позвоночник, а ноги как будто срослись вместе, из-за чего это не могло идти.
Я застыла в каком-то отупении. Вместо того чтобы как-то реагировать, просто стояла и неотрывно смотрела на то, что двигалось ко мне, издавая противное бульканье, какое бывает, когда кто-то захлебывается.
Но это ведь невозможно… так не бывает! Это не может быть правдой, мне только кажется…
Толчком к тому, чтобы сбросить сковавшее оцепенение, для меня стал запах. Нет – вонь. Хорошо знакомая, горьковато-сладкая, к которой сейчас примешивались ноты тухлой рыбы.
Я попятилась – медленно, на непослушных ногах, словно увязая в сгустившемся воздухе. Неотрывно глядя на то, что медленно ко мне приближалось, ощущала, как от ужаса и неверия округляются глаза, а участившийся пульс выходит далеко за пределы нормы.
Когда прозвучал смех – такой же, какой я слышала в лесу, – волоски на всем теле встали дыбом. Я знала, что не стоит поворачиваться к находящемуся за лестницей к окну, не стоит смотреть туда, откуда этот смех исходит. Не стоит делать того, о чем я потом пожалею. Ведь пока еще можно убедить себя, что все это не на самом деле. Что мне только кажется…
Но я посмотрела.
За окном стояла девочка. В ней бы не было ничего пугающего, если бы не этот жуткий, совсем недетский смех – не то женский, не то мужской, тихий, но отчетливо различимый. И если бы эта девочка не стояла на уровне второго этажа.
Словно завороженная наблюдая за тем, как она кладет белые ладони на стекло, я совсем забыла о том, что приближалось ко мне с другого конца коридора. Девочка прильнула к стеклу, медленно открыла до этого закрытые глаза и посмотрела прямо на меня – не мигая, в упор. Ее глаза были абсолютно бесцветные, ничего не выражающие, пустые.
Снова прозвучал жуткий смех, бескровные губы зашевелились, и моего слуха коснулся похожий на шелест бумаги шепот:
– Поплавай со мной…
В этот момент я оказалась на грани того, чтобы потерять сознание.
С каждой секундой паутина липкого ужаса окутывала меня все плотнее, и все сильнее становилось ощущение, что я сошла с ума. Но мой горячечный бред был неимоверно реальным и оттого еще более жутким. Градус зашкаливающего волнения и повисшее в воздухе зловоние провоцировали подступающую к горлу тошноту.
– Поплавай со мной, – повторяется шепот, и вот уже не детское лицо смотрит на меня с той стороны окна. А страшная и бесчувственная, как будто отлитая из воска морда с провалами вместо глаз. Волосы, ее обрамляющие – зеленые, словно ряска, а пальцы рук чрезмерно длинные, вытянутые…
Бульканье раздалось практически у меня под ногами. Отмерев, я хотела рывком отскочить назад, но нога подвернулась, и я полетела на пол. Не в состоянии подняться, принялась ползком пятиться назад, с достигшим апогея ужасом смотря на преследующее меня существо. Острые черные когти цеплялись за линолеум, оставляя на нем длинные рваные дорожки, взгляд таких же бесцветных, как у существа за окном, глаз был прикован ко мне.
Наверное, еще несколько секунд, и я бы попросту отключилась либо от всепоглощающего ужаса, либо будучи отправленной тот свет этими самыми когтями. Но вдруг между нами встала фигура, заградившая меня собой – человек. Живой, из плоти и крови.
Егор.
Я не видела, что потом произошло. Не знала, сколько минуло времени. Ощущала только, что стало очень холодно, а темнота в коридоре как будто сгустилась. Свет внезапно моргнул и погас, а вместе с ним исчезли все звуки. Повисшую, длящуюся целую вечность тишину в какой-то момент прорезал истошный, на одной ноте визг, от которого захотелось закрыть уши руками. За ним последовал звон разбившегося стекла и резкий порыв ветра.
Когда свет загорелся так же неожиданно, как погас, ни ползущего по полу, ни находящегося за окном существа больше не было. Как не было и самого окна, которое оказалось выбито. Только на линолеуме тянулся длинный мокрый след и дыры от когтей, а по лестнице рассыпалось битое стекло.
– Громов! Балашова! – раздался крик подбежавшего к нам завуча. – Что вы здесь устроили?!
– Марина! – это уже голос директора. – Почему ты сидишь на полу? Что случи…
Она осеклась, заметив творящийся вокруг беспорядок.
Следующий час прошел для меня, как в тумане. Я практически ничего не соображала и молчала, когда меня о чем-то спрашивали. И завуч, и директор, и остальные учителя пришли уже после того, как стекло оказалось разбито, и ничего не видели. Я и сама не была уверена, что все произошло на самом деле. Уже вообще ни в чем не была уверена. Скажи мне кто-нибудь, что я свихнулась, и все творящееся вокруг является бредом моего воспаленного сознания – легко бы в это поверила.
Поскольку внятных ответов от нас с Егором никто не добился, а стекло было разбито снаружи, все списали на проделки других учеников. Но нас все равно решили наказать – в назидание другим. Точнее, с учетом того, кем являлся мой отец, наказать собирались одного Егора. Но в этот момент я впервые после случившегося заговорила, сообщив, что требую разделить наказание на двоих.
В итоге нам велели убрать «вонючую гадость» с линолеума и после уроков помочь в библиотеке. «Вонючую гадость» мы убирали во время второго урока, причем делали это молча. Я была готова обрушить на Егора шквал вопросов, сорваться и устроить истерику, выплескивая напряжение последних часов, но какой-то психологический барьер меня сдерживал.
