Егор криво усмехнулся:
– Слишком много вопросов, Балашова. И ответы на них тебе вряд ли понравятся. Уверена, что хочешь услышать их сегодня?
Возможно, на сегодня с меня было и впрямь достаточно. Но я все равно хотела узнать больше. Со слезами вышла часть накопившегося напряжения, и ко мне вернулись моральные силы. Я ведь стойкая, умею переносить трудности. И я справлюсь.
Но продолжить разговор нам не дал появившийся в поле зрения человек. Он пришел с той стороны, где мы оставили байк. Причем приблизился к нам так тихо, что я даже его не заметила, пока грубоватый голос не позвал Егора по имени.
– Какого черта ты ее сюда привел? – с откровенной злостью спросил он.
Это был мужчина с всколоченными темными волосами и заросшим щетиной подбородком. Одет он был в потертые джинсы и растянутый свитер, поверх которого накинул расстегнутый плащ – явно слишком легкий для теперешней погоды. Дополняли образ коричневые, видавшие виды сапоги и ощутимый, исходящий от него запах спиртного.
Я отчетливо уловила произошедшую с Егором перемену. Мгновенно напрягшись, он нахмурился и, с силой сжав кулаки, процедил:
– Тебе-то что?
– Я твой отец!
– Да? И когда ты об этом вспомнил? – с неменьшей злостью бросил Егор. – Во время очередного «просветления»?
– Не смей так со мной говорить! – буквально рыкнул мужчина. – Сейчас же садись на свой драндулет и увози отсюда девчонку! И если я еще хоть раз увижу, что она приблизилась к этому озеру…
Он не договорил, но его взгляд сказал больше всяких слов.
Я невольно отшатнулась. В темно-карих глазах плескалось столько злобы, ярости и боли, что показалось, будто этот человек безумен.
– Пойдем, – выдавил Егор, схватив меня за руку.
Когда он практически тащил меня к байку, я не сопротивлялась – оставаться здесь вместе с сумасшедшим мне совершенно не хотелось. Пока мы не скрылись за деревьями, я буквально физически чувствовала прожигающий мне спину взгляд.
Теперь я понимала, что имела в виду директриса, когда говорила Егору о его отце. О том, что закрывает глаза на происходящее в их семье. Этот неопрятный, исходящий злобой мужчина явно злоупотребляет алкоголем. Кажется, кто-то упоминал, что он – лесник… скорее уж леший! Самый настоящий леший, в существование которого, учитывая последние события, поверить было не так уж сложно.
Обратная дорога не доставила мне никакого удовольствия. Проглянувшее было солнце вновь спряталось за облаками, и на поселок опустились вечерние сумерки.
– Откуда твой отец меня знает? – спросила я, когда мы остановились у моего дома. – Почему он не хочет, чтобы я приходила к озеру?
– Ты снова задаешь слишком много вопросов, – ни по тону, ни по лицу Егора было невозможно понять, о чем он думает. – Продолжим разговор позднее.
Видимо, оставлять за собой последнее словно и внезапно исчезать, уже давно вошло у него в привычку.
Майкла я застала за работой.
В прежнее время он занимал пост редактора в одном довольно крупном издательстве, а, уйдя на пенсию, занимался написанием рассказов и небольших статей. Для этих целей он использовал исключительно печатную машинку, хотя в остальное время спокойно пользовался ноутбуком.
У нас было негласное правило: я никогда не мешала Майклу во время работы. В такие моменты казалось, что он находится где-то далеко, а его пальцы танцуют на кнопках сами по себе.
Так было и в этот раз. Только сейчас я собиралась нарушить одно из немногих, существующих в нашем доме правил.
Прислонившись плечом к дверному косяку, я ровно спросила:
– Почему ты не сказал, что жил здесь раньше?
Пальцы продолжали нажимать на кнопки, на белой бумаге появлялся новый текст. Часы в гостиной пробили пять часов вечера, на улице снова начался дождь. Я смотрела на Майкла в упор, не сводя с него взгляда ни на миг.
В какой-то момент его руки замерли над клавиатурой. Он сидел, не шелохнувшись, несколько долгих мгновений, а затем медленно обернулся ко мне.
Мне было даже интересно, окажется ли нарушенным этим вечером еще одно правило – не лгать? Скажет ли он мне правду, какой бы она ни была, или продолжит молчать? А молчание в данном случае – та же ложь.
– Все по той же причине – чтобы защитить, – глядя мне в глаза, ровно ответил Майкл. – Нам вообще не следовало сюда приезжать. Ни тогда, ни теперь.
– Сегодня в библиотеке я случайно увидела старую фотографию. Мама училась в здешней школе. Что тогда произошло? Что заставило вас уехать?
Поднявшись из-за письменного стола, Майкл пересел на стоящий в углу диванчик и похлопал по свободному месту рядом с собой. Когда я присела рядом, он, тяжело вздохнув, рассказал:
– Ингрид была не такой, как все остальные. Но мы с Фритой, твоей бабушкой, заметили это слишком поздно. Мы переехали сюда сразу после того, как поженились. И я, и Фрита устали от больших городов, искали спокойствия и уединения. От родителей мне досталась комната в общежитии, была еще и квартира. Комнату мы продали и купили небольшой домик в удаленном от города поселке. Здесь, в «Поющих прудах». Достроили его, в порядок привели… потом родилась Ингрид. Она была смышленой девочкой, активной. Только боялась всего. Часто говорила, что видит «страшилища», но мы думали, это детские придумки, и с возрастом эти страхи пройдут. Они и прошли, как нам тогда казалось. Но Ингрид просто перестала о них рассказывать. Когда она была примерно твоего возраста, начались эти странные приступы. Ее мучила жажда, преследовали страшные боли. Узнав об этом, мы стали водить ее по врачам, но те только руками разводили – мол, все в порядке, девочка здорова.
Майкл некоторое время помолчал, после чего продолжил:
– В «Прудах» тогда одна старая бабка жила – Евдокией ее звали. Сказала, что может помочь. Не знаю, что именно она делала, но Ингрид и правда становилось легче. С тех пор Ингрид постоянно к ней ходила, стала замкнутой. У нее всегда друзей немного было, а как повелась с Евдокией, так вообще ото всех отгородилась. Только один друг у нее был, но это уже не так важно… Евдокия ее отваром одним поила и меня научила его готовить – тот самый, что я тебе варю… Потом стала в поселке чертовщина всякая твориться. Как стали люди ужасы всякие замечать, так я про «страшилищ» Ингрид и вспомнил. А затем Ингрид пропала. Два дня ее всем поселком искали, мы с Фритой места себе не находили. На третий день она вернулась сама – бледная, осунувшаяся, одни глаза лихорадочно на лице блестят. Тогда же к нам и Евдокия пришла, сказала, что уезжать нам всем отсюда надо. Уезжать и не возвращаться. Ингрид к тому времени как раз школу окончила, собиралась в институт поступать. И мы уехали.
Когда Майкл вновь замолчал, погрузившись в воспоминания давно минувших дней, меня с ног до головы покрывали мурашки. За какие-то считанные минуты я узнала о родной матери больше, чем за всю предыдущую жизнь. И хотя рассказ был не слишком подробным, воображение отчетливо воссоздало образ девушки со старого снимка: с задумчивым взглядом, небрежно заплетенной косой… такую чужую и одновременно похожую на меня.
