— Здравствуй, дорогая.
Фальшивая семейная идиллия.
— Ты уже видел детей?
— Да, — я кивнул.
Я видел девочек еще два дня назад, как только приехал. Две дочери и брат — это единственные люди, которых я, действительно, хотел видеть.
Вирея велела накрыть к ужину. Я обвел глазами небольшой круглый стол, сервированный моранским фарфором. Салфетки, приборы, мои любимые блюда — не придерешься. Неизменные запеченные капанги, которых она терпеть не может за характерный запах. Лаанские светильники цветного стекла, отбрасывающие мягкие интимные блики. И она выпроводила рабов. Нет, Вирея. Нет.
Я опустился на стул и первым делом налил вина: сначала ей, потом себе. Она подняла бокал:
— За твое возвращение.
Я промолчал и вылил в горло все, без остатка. Жаль, что это не горанский спирт.
Сегодня она казалась мне особенно некрасивой. Пресной, мягкой, как булочный мякиш. Желание угодить и предусмотреть все вызывало лишь изжогу. Это надо прекращать. Не хочу. Я уважал ее, как человека, как жену, как мать, как друга и компаньона, но не видел женщину, которую можно желать. Не хотел ей лгать, в конце концов, она этого не заслуживает. Я не мог дать ей то, чего она так хотела. Пробовал намекать, но она не хочет понимать намеков. Думаю, не захочет понять и прямых слов.
Начались привычные вопросы: о Норбонне, об осаде, о Сенаторе. Последние сплетни и прочая ерунда, отчего-то интересная женщинам. Я терпеливо отвечал, пока она не перешла границу.
— Я слышала, ты привез новую невольницу?
Я сжал зубы и посмотрел в упор: уже знаю, что она ходила ночью смотреть на нее. Не утерпела. В этом доме ничто не укроешь от Ларисса. Дура.
— Что с того? Когда тебя стали занимать рабы? Я проиграл наложницу в баргет, а эту взял взамен.
— Она красивая?
Я положил приборы, но предпочел играть по ее правилам:
— Для меня они все на одно лицо. Почему тебя это вдруг интересует?
Вирея смотрела напряженно, нижняя губа подрагивала, будто она собирается заплакать. Только этого не хватало.
— Меня всегда это интересовало. Всегда. Но я слышала, сколько шуму ты наделал из-за этой рабыни на Форсе. Все слышали. Это позор, Адриан.
Я откинулся на спинку стула: знал, кругом глаза, уши, длинные языки и неуемная тяга к сплетням. Уже бесполезно дознаваться, кто именно и как это узнал — судачит весь дом, до последнего раба. Теперь, кажется, что знает и вся столица. Может, оно и к лучшему. Это избавляет от условностей.
— Тебе не кажется, что мои рабыни — это только мое дело?
Она уже не сдерживала слез, они спокойно и тихо катились по нарумяненным щекам:
— Конечно, твое. Ты ведь никогда не задумывался, чего стоит мне каждая из твоих девок. Как мне больно вот здесь, — она стукнула кулаком в грудь.
Она по-своему права, но я не знал, как ей помочь. Я не люблю ее. Никогда не любил. И не смогу полюбить. Она — навязанная жена. Предмет сделки. Пункт в договоре. Она даже сына родить не смогла.
— Чего ты добиваешься, Вирея? Ты все знаешь, и я не хочу оскорблять тебя ложью. Я не смог тебя полюбить.
— Конечно, — она опустила голову, — куда мне до этой рыжей потаскухи. Адриан, что мне сделать? — Она порывисто поднялась и рухнула на пол к моим ногам: — что мне сделать? Скажи. Я ведь даже не знаю, что ты на самом деле любишь. — Она цеплялась за мои руки, заглядывала в глаза. Это было невыносимо. — Ударь меня! Избей до полусмерти, если тебе так нравится! Ты слышишь? Я на все готова! Лишь бы ты был доволен.
Я ухватил ее за плечи, вынуждая встать:
— Прекрати. Прекрати, не унижайся, Вирея! — крепко обнял, но лишь для того, чтобы успокоить. Чувствовал, как часто вздымается грудь и колотится сердце. — Помни о своем достоинстве. Даже я не заслуживаю твоих унижений.
Я, действительно, так считал. Она тоже ни в чем не виновата, хоть и очень старалась.
Она вырвалась и отошла к окну, всхлипывала, сотрясаясь всем телом. Я чувствовал себя беспомощным. Она порывисто обернулась:
— Что мне делать? Скажи, что мне делать? Я женщина. Мне нужен мужчина.
Я вновь плеснул вина и залпом осушил бокал. Омерзительный разговор.
— Купи себе смазливого мальчика с огромным членом. Двух. Трех — сколько пожелаешь, — мои слова звучали жестоко, но любое проявление сочувствия она воспримет как лазейку, и все начнется вновь. Мучительно и бесконечно. — Я закрою на это глаза, как делают другие мужья. Ты моя жена, мой друг, но любви между нами нет, и никогда не было. Так вышло. Не мучай ни меня, ни себя.
Она подняла голову и посмотрела с таким презрением, что меня обдало холодом:
— Ты хочешь, чтобы твою законную жену имели рабы?
— Не перегибай, Вирея. И не закатывай глаза, будто это что-то из ряда вон. Многие так живут.
Она замотала головой.
Я сглотнул:
— Хорошо. Я даже согласен на любовника. Ты можешь считать себя свободной. Мы будем видеться лишь на дворцовых мероприятиях, как образцовые супруги. Это все, что я могу тебе предложить. Черт возьми, я даже готов на развод! Девочки останутся с тобой.
Она мелко, отчаянно затрясла головой, давая понять, что все сказанное ее не устраивает:
— Ты любишь ее? Скажи. Любишь эту девку? Ты никогда не позволял себе раньше говорить мне подобное.
— Что ты будешь делать, если я скажу: «Да»?
Она закрыла лицо ладонями:
— Ты не можешь так со мной. Я твоя законная жена!
Терпение лопнуло. Я поднялся, взялся за ручку двери:
— Делай, что хочешь. Я больше не приду в твои покои. Прости. По крайней мере, это честно.
25
День и ночь сливались в одно тягучее неизвестное время. Я умирала от безделья и какого-то отупения. Просыпалась, находила уже принесенную еду на маленьком столике, несколько раз обходила свою тюрьму, чтобы размять ноги, и снова ложилась. Лежала, смотря в пустоту, если не спалось, или вновь погружалась в липкий болезненный сон. Мне кажется, я ложилась и вставала несколько раз за сутки. Вновь приходила жирная верийка со своими вонючими мазями, пачкала меня клейкой дрянью и снова уходила. Думаю, в мою еду что-то добавляли, чтобы я все время спала. Вставая, я вновь чувствовала слабость, которая тянула в сон, кожа сделалась отечной и чувствительной. Веки стали толстыми и тяжелыми. Но я была даже в какой-то мере благодарна. Сон избавлял от мыслей, от терзаний. Сон избавлял от настоящего, в которое я не хотела возвращаться.
Но проклятый полукровка вернул меня.
Я почувствовала острую резкую вонь под носом, от которой выступили слезы. Я шумно вздохнула и открыла глаза. Темное лицо нависало надо мной, как красивая полированная маска. Из левого уха свисала длинная серьга с красными камнями.
