Ларисс пригубил свою чашку и потянулся за долькой засахаренной груши — любил сладкое хлеще баб:
— Черт с тобой, все уже сделано. Хочу дать ей комнату с окном. Она зачахнет в конуре.
Не скажу, что обрадовался, но это была дельная мысль. Правильная мысль. Я отставил чашку и откинулся на спинку кресла:
— Хорошо, если ты так считаешь нужным.
— Адриан, — брат посмотрел осуждающе. — Тебе не нравится? Чего ты боишься?
— Она сбежит.
Ларисс расхохотался:
— Этот дом — не флагман, набитый идиотами. Отсюда невозможно сбежать. По крайней мере, без моего ведома. Уж мне-то ты можешь верить?
— Разве что тебе. Я уже и себе не слишком верю.
Он снова рассмеялся:
— Никуда не денется твоя красавица. Да, не самая глупая девица, с гонором и спесью. Сознание свободной, которое все еще толкает на глупости. Но даже ей не сделать и пары шагов за оградой.
Я сдался. Скомкал салфетку и швырнул на стол. Мой брат — самый умный человек из всех, кого я знал. Я должен верить. Если бы только он захотел придворной карьеры — уже давно обосновался бы в сенате и, вероятно, обрел полномочия Великого Сенатора, перейдя мне дорогу. Странный выбор — держаться в тени и распоряжаться рабами. Но я точно не хотел бы соперничества с ним.
— К тому же, — Ларисс вернулся к кофе и неприлично громко хлебнул, нарочно, — если ты сам не умудришься все испортить, скоро она забудет, что такое свобода. Будет думать лишь о том, как бы забраться на твой член.
Я опустил голову:
— Всего лишь седонин… Порой мне кажется, что она не способна на любовь к мужчине.
— При случае, это можно проверить. Но не обольщайся — максимум, что ты можешь получить от нее — страсть. Любовь… — брат хмыкнул. — Не рассуждай, как мальчишка. Уже ничего не вернуть.
Я с недоумением посмотрел в его заговорщицкое лицо:
— Как? Как проверить?
Он улыбнулся:
— Оставь мне мои маленькие тайны…
— … и твои подлые методы. Хорошо, — я сдался, никогда не умел с ним спорить. — Делай, как считаешь нужным. И, кстати, о членах… — я вздохнул и поставил локти на столешницу, заглядывая брату в лицо: его реакция меня волновала. — Я хочу, чтобы ты купил несколько красивых рабов.
Он сразу понял, куда я клоню, покачал головой:
— Это может оказаться ошибкой.
— Я не вижу другого выхода, — я вновь закурил, едва затушив предыдущую сигарету. Воспоминания о жене не доставляли ничего хорошего. Знал, не прав, но ничего не мог с собой сделать. По крайней мере, я честен. — Она не понимает слов, Ларисс. Я не могу больше это терпеть.
— Одно дело, если все это останется в этом доме… Но если достигнет ушей ее отца… Старик имеет громкий голос. Он, в любом случае, громче твоего, как бы ты не надрывался.
— Это не его дело. Это дело мужа и жены.
— Да, но герцог Тенал может не обратить внимания на такие мелочи, когда дело коснется его дочери.
— Тогда что мне делать?
— Может, дождаться, когда Вирея совершит ошибку, которая позволит полноправно запереть ее на Атоле? Тогда Тенал не посмеет открыть рот.
Мне стало, действительно, смешно:
— Какую ошибку? Проснись, Ларисс: скорее промахнешься ты, чем оступится она!
Брат усмехнулся и повел бровью. На мгновение мелькнула мысль о том, что я не могу ручаться за то, что происходит в его голове. Черт возьми, да эта мысль посещает меня постоянно.
— Смотря в чем, мой дорогой недальновидный брат.
Меня передернуло. Не хотел бы я иметь такого человека врагом.
— Ты знаешь, что делать?
Он мягко прикрыл глаза:
— Есть соображения. Но от тебя мне потребуется терпение. Много терпения. И полное доверие.
В дверь неожиданно протиснулся раб с подносом для корреспонденции. Просеменил к столу и согнулся в поклоне, подавая конверт с печатью Великого Сенатора. Бумага. Меня охватило дурное предчувствие. Бумагой шлют лишь протокол. Я вскрыл конверт, пробежал глазами и посмотрел в сосредоточенное лицо брата.
— Что там?
Я отшвырнул ему лист:
— Великий Сенатор созывает Совет Высоких домов.
30
Скребло дурное предчувствие. Совет Высоких домов собирался не часто и лишь по делам высокородных. Четыре дома — три чванливых старца и я, занявший место своего отца.
Я прошел через огромный зал к круглому столу, за которым уже сидели трое: Великий Сенатор, как представитель императорского дома и глава Совета, герцог Мателин — старый друг отца, и старик Тенал в неизменной серой мантии — отец Виреи и глава своего дома. Все трое сдержанно кивнули, когда я занял свое место.
Тенал прожигал меня блеклыми глазами. Прямой, как палка, с идеально уложенными седыми волосами. Истинный высокородный. Во всем. Высокородный до тошноты.
Октус позвонил в церемониальный колокольчик:
— Именем Императора объявляю Свет Высоких домов открытым.
Все трое уставились на меня — видно, только я был не в курсе вынесенного вопроса. В глазах Тенала сквозило плохо скрываемое удовлетворение.
Великий Сенатор смочил горло:
— Господа члены Совета. Совету вынесен вопрос о правомочности действий в отношении высокородного.
Я уже понял. Эта мерзкая догадка терзала всю дорогу. Глупо было надеяться, что Тенал не станет мутить воду. Ох, как глупо. Но я ослеп и совсем забыл о стариках.
— Герцог де Во, вы удерживаете высокородную в качестве рабыни, не так ли?
Это не совет — почти суд. Я сдержал ухмылку. Они всегда ставили себя выше меня.
Я кивнул Октусу:
— С резолюции вашего сиятельства. С обязательной уплатой в казну и занесением в реестр.
— Господ членов Совета заботит этот факт. Дело касается чести высокородных.
Я выдохнул, стараясь сохранять лицо:
— В таком случае, ставится под вопрос правомочность вашего решения, ваша светлость.
Толстяк кивнул. Его это не волновало. Великий Сенатор отменял свои решения в угоду ветру с той же легкостью, с которой принимал. Главное, чтобы ветер дул в нужную ему сторону. Сегодня ветер создает Тенал. Без всяких сомнений — из-за стенаний своей дочери, хоть та при случае и станет утверждать, что непричастна.
— Любой высокородный вправе подать Совету жалобу. И Совет обязан ее рассмотреть и принять решение по делу.
Я кивнул. Так и есть. Но сколько сил мне стоят эти кивки… Тенал попытается отнять ее. И оба старика, скорее всего, поддержат это решение. Три голоса против одного. Но на каком основании?
