Валентину потребовалось немало времени, чтобы понять, что музыку Маазмоорна он слышал задолго до того, как этот талисман попал к нему в руки. Еще в начале нынешних скитаний, во время плавания из Алханроэля на Остров Сновидений на «Леди Тиин», он увидел сон о массовом паломничестве – пилигримы в белых одеждах, и он среди них, устремились к морю, откуда им навстречу двигался великий Дракон лорда Кинникена с распахнутой пастью, в которой исчезали ринувшиеся туда паломники. И пока дракон приближался к земле, пока он так же легко, как плыл по воде, выбирался на берег, от него исходил колокольный перезвон такой ужасающей мощи, что крошился и распадался сам воздух.
Точно такой же колокольный звон исходил от зуба. И, используя этот зуб в качестве путеводной нити, он мог бы, полностью сосредоточившись в собственной душе и отправив себя в полет через мир, вступить в контакт с грандиозным сознанием великого водяного короля Маазмоорна, которого неосведомленные именуют Драконом лорда Кинникена. Вот какой подарок сделала ему Миллилейн. Но откуда же она узнала, каким образом он – и только он! – мог им воспользоваться? Да и знала ли она это вообще? Может быть, она подарила ему этот зуб лишь потому, что это была ее святыня, может быть, она и представления не имела о том, что его можно использовать особым образом, как фокус для сосредоточения…
– Маазмоорн. Маазмоорн.
Он пробовал так и этак. День за днем он подходил все ближе к истинной связи с водным королем, к настоящей беседе, к соприкосновению личностей. Вот уже совсем рядом. Может быть, нынче вечером, может быть, завтра или послезавтра…
– Маазмоорн, ответь мне. К тебе обращается понтифик Валентин.
Он больше не боялся этого устрашающе огромного разума. Благодаря своим тайным погружениям в глубь собственной души Валентин начал понимать, насколько превратное представление об этих океанских гигантах сложилось у сухопутных обитателей Маджипура. Да, водяные короли страшны, но их не нужно бояться.
– Маазмоорн. Маазмоорн.
«Ну, вот, почти… почти…» – думал он.
– Валентин! – прозвучал за дверью голос Карабеллы.
Из транса он вышел так резко, что даже подскочил и чуть не упал с кресла. Но тут же овладел собой, положил зуб в шкатулку и вышел.
– Нужно идти в городское собрание, – напомнила Карабелла.
– Да. Конечно. Сейчас.
Звуки мистических колоколов все еще звенели в его душе.
Но сейчас у него было другое первоочередное дело. И зубу Маазмоорна придется еще немного подождать.
Через час Валентин сидел на возвышении в зале городского собрания, и перед ним медленно тянулась череда фермеров, которые кланялись и подносили ему для благословения свои инструменты – косы, мотыги и тому подобное, – как будто понтифик мог простым возложением рук вернуть процветание, присущее в прежние времена этой местности, пораженной ныне зловредной гнилью. Он задумался было, не являлись ли действия этих селян, подавляющее большинство которых составляли гэйроги, какой-нибудь древней верой. Но это было крайне маловероятно: ни один из правящих понтификов никогда раньше не посещал Престимионову долину да и вообще не бывал в Зимроэле, так что для подобного верования просто не было оснований. Скорее всего, местные жители просто выдумали этот обряд, когда узнали, что он намерен посетить их.
Но это нисколько не беспокоило его. Ему подносили орудия, он прикасался то к рукояти одного инструмента, то к лезвию другого, то к древку третьего, улыбался самым любезным образом и находил для всех теплые слова, и крестьяне отходили от него, сияя.
Уже ближе к ночи в зале заволновались, и Валентин, подняв голову, увидел, что к нему приближается странная процессия. Толпа раздалась по сторонам, и по проходу к нему медленно шествовала женщина-гэйрог, достигшая, судя по практически бесцветной чешуе и обвисшим волосам-змеям, глубокой старости. Ее бережно поддерживали две соплеменницы помоложе. К тому же она, похоже, была слепа, но, несмотря на явную немощность, держалась очень прямо и ступала так, будто готова была снести любую стену, попадись она на пути.
– Это Аксимаан Трейш! – прошептал плантатор Нитиккимал. – Вы слышали о ней, ваше величество?
– К сожалению, нет.
– Самая знаменитая производительница лусавендры в наших местах. Неисчерпаемые знания, кладезь мудрости. Вероятно, вот-вот умрет, но все же настояла, чтобы ее доставили на встречу с вами.
– Лорд Валентин! – произнесла старуха неожиданно четким и звонким голосом.
– Нет, уже не лорд Валентин, – ответил он, – а понтифик Валентин. Вы оказали мне большую честь своим визитом, Аксимаан Трейш. Ваша слава опередила ваше личное присутствие.
– Понтифик… Валентин…
– Дайте мне руку, – сказал Валентин.
Он пожал скрюченные древние пальцы. Старуха встретилась с Валентином взглядом, хотя он понял по неподвижности зрачков, что она не видит ровным счетом ничего.
– О тебе говорили, что ты узурпатор, – заявила она. – Сюда приезжал маленький краснорожий человечек и говорил, что ты не настоящий корональ. Но я не стала слушать его и ушла. Я не знаю, настоящий ты или самозванец, но думаю, что не тому краснорожему рассуждать о таких вещах.
– Его зовут Семпетурн. Я встречался с ним, – сказал Валентин. – Теперь он поверил, что я был истинным короналем и стал истинным понтификом.
– И ты соберешь мир воедино, истинный понтифик? – все тем же редкостно ясным и выразительным голосом спросила Аксимаан Трейш.
– Мы все соберем его воедино, Аксимаан Трейш.
– Нет, понтифик Валентин, это уже без меня. Я умру на следующей неделе, а может, через неделю, и никто не назовет мою смерть безвременной. Но я хочу, чтобы ты сейчас пообещал мне, что мир станет таким, как был – для моих детей, для детей моих детей. И если ты пообещаешь, я встану перед тобой на колени, но если твое обещание окажется ложью, то пусть Божество покарает тебя, понтифик Валентин, как карает сейчас нас всех!
– Обещаю вам, Аксимаан Трейш, что мир будет не только восстановлен, но и станет лучше, чем прежде, и в моих словах нет обмана. Но я не хочу, чтобы вы вставали передо мною на колени.
– Я сказала, что встану, значит, так и будет! – И, к его изумлению, отмахнулась от своих сопровождающих, как от мух, рухнула на колени и, согнувшись, коснулась пола лбом, хотя трудно было ожидать от нее такой гибкости, ибо с виду она больше всего походила на кусок кожи, пролежавший на солнце сто лет и совершенно одеревеневший. Валентин наклонился было, чтобы поднять ее, но одна из женщин – ее дочь, бесспорно, дочь – отдернула его руку и тут же в ужасе уставилась на свою ладонь, дерзнувшую прикоснуться к понтифику. Старуха же встала – медленно, но без посторонней помощи – и сказала: – Знаешь, сколько мне лет? Я родилась когда понтификом был Оссьер. Наверное, в мире нет никого старше меня. А умру я при понтифике Валентине, и ты восстановишь мир.
«Эти слова, пожалуй, надо понимать как пророчество, – подумал Валентин. – Хотя еще больше они походят на приказ».
