— Что с князем?!! — подлетела к нему Настасья, пытаясь по лицу гридня прочесть хоть что-то. — Случилось чего?
Кряж покачал перед ней ладонью: «Не совсем? Не все так плохо», — считала она жест. Великан махнул рукой в сторону двери, мол, пойдем.
— К князю? — уточнила Настасья.
Он согласно кивнул.
— Маланья, Забелка, сбирайтесь, со мной пойдете, — окликнула княгиня холопок.
— У-у, — отрицательно покачал головой Кряж.
— Только я? Да что стряслось?
«Глупый вопрос, как он тебе ответит?»
Настасья растерялась. С одной стороны, там что-то явно случилось, скорее всего с князем, и нужна она, гридень ведь не просто так именно к княгине явился. С другой, Настасья его не знает, а вдруг он от них, от тех, что убили Сулену. И пока Всеволод на пиру, Настасью тоже зарубят. Она переводила глаза от двери к гридню и назад. Что же делать? Кряж терпеливо ждал.
«Всеволод не мог доверить сына в руки дурного человека… или мог? Меня же он считает ведьмой. А если с ним беда?»
И Настасья, накинув на плечи душегрею, крикнула гридню:
— Веди.
Кряж повел княгиню по какой-то совсем неизвестной ей части терема, в которой она никогда не бывала. По пути не встретился ни один человек. Тревога только усиливалась. «Зачем я иду, телка неразумная?» — ругала себя грубыми словами Настасья, но старалась не отстать от гридня.
Они повернули еще раз за угол, Кряж отворил дверь, и перед Настасьей открылся задний двор и конюшни. Низко кланяясь, навстречу ей выбежал конюх Левонтий:
— Светлейшая, только на тебя надежда.
Два здоровенных детины теперь окружали княгиню с двух сторон.
— Что стряслось? — выдохнула она, стараясь казаться смелой.
— Княже, — зашептал конюх, — явился неизвестно откуда, во хмелю крепко, завалился на сеновал спать и вставать не желает. — Мы его с Кряжем подымать, а он на нас кидается, меч выхватывает. Не можем в тепло его завести, студено, застудится сердешный.
— Где? — только и смогла вымолвить Настасья, то ли расстроившись от вести о попойке мужа, то ли обрадовавшись, что не ранен и не с полюбовницей.
— Да тут вот. А я говорю Кряжу — за княгиней надобно слать, князь ее смущается, да может послушает. А как в терем войти, меня-то и на порог не пустят, вот гридень и пошел. А я уж думал не вызовет тя, светлейшая, испугаешься, — обычно немногословный конюх все говорил и говорил, выпуская накопившуюся тревогу.
«На своих с мечом кидается, а меня, ведьму, так и совсем зарубит», — ноги тряслись в коленях, Настасья шла.
— А коль пойдет, так Кряж его сам оттащит, чтоб никто в таком-то обличье не видел, — продолжал бубнить Левонтий. — Ни к чему челяди таким-то князя видеть, языки у них длинные.
Всеволод лежал свернувшись калачиком, притихнув, в руке был зажат тяжелый боевой меч. «Сыро здесь и холодно, нельзя всю ночь тут спать», — согласилась Настасья с конюхом.
— Княже, вставай, — окликнула она мужа, боясь слишком близко подходить.
Всеволод что-то пробурчал.
— Княже, пойдем в дом, — Настасья чуть приблизилась.
— Сказал не пойду, прочь ступайте! — прорычал Всеволод, махнув в воздухе оружием.
— Любушка, соколик мой, пойдем почивать, — простонала Настасья, отчаянно подходя совсем близко. — Пойдем.
Всеволод поднял голову, спутанные волосы упали на лицо, делая в свете лучины взгляд серых глаз совсем уж диким. Таким Настасья его еще не видела, даже в день свадьбы, когда он солидно перебрал.
— Соколик, пойдем домой, — повторила она, пытаясь пробиться к его сознанию.
— Фрося? — улыбнулся он ей, отшвыривая меч.
Настасья остолбенела. Всеволод обмяк, Кряж быстро подхватил его в подмышках, поставил на ноги и повел к терему. Всеволод послушно пошел, больше не упираясь.
— Ты, княгинюшка, не печалься, — проследил за Настасьиным расстроенным взглядом конюх, — это у них на Покров венчание с покойницей было, вспомнилось, должно, вот и накатило. Проспится.
— Проспится, — мимодумно повторила Настасья.
— Вот меч, только завтра ему отдать, — протянул Левонтий подобранное оружие.
— Д-да, — Настасья почувствовало тепло от кожаной обмотки рукояти.
Меч был тяжелым и оттянул руку.
— Благослови тебя Бог, Левонтий.
Настасья, раздавленная, побрела к терему.
Глава XVI. Угроза
Утро выдалось туманным, ленивым. Настасья долго не вставала, глядя в потолок. Все не выходило из головы это «Фрося», и такая детская радость в зимних очах, как у Прасковьи, когда ей перстенек или ленту дарят. Отчего-то захотелось еще раз сходить к гробнице прежней княгини, но не с Параскевой или Феклой, а одной, со своими потаенными мыслями, чтобы излить их вдали от чужих глаз. Когда-то, много лет назад, молоденькая Ефросинья, так же как Настасья, появившись на пороге Дмитрова, смогла излечить мужа от ран первой любви, отвлечь, окутать теплом рук, зажечь новые чувства, а вот у нее, Анастасии, ничего не вышло, может мало старалась?
Да, если бы ей того, прежнего, юного Всеволода, да и она справилась бы, непременно окрутила, и дня бы не прошло. А как подступиться к взрослому, заматеревшему мужу, по которому жизнь уж вдоль и поперек проскакала на черном коне горя? Как быть, ежели он в черты лица сына всматривается, и Ефросинью свою вспоминает, а нынешняя княгиня и тенью покойницы встать не может, и лишь злит до отчаянья.
«Помолиться надо, тяжко, мочи нет», — приняла решение Настасья.
В церкви стоял полумрак, маленькие окошечки пропускали тонкие лучи слабого осеннего света, свечи не горели. Только у изголовья гробницы княгини Ефросиньи пылала лампада, вырывая из мрака фрагмент каменной плиты. Настасья медленно перекрестилась и пошла прямо к погребальной абсиде. Постояла, склонив голову, робко коснулась холодного камня. Снег на улице к полудню истаял окончательно, не оставив даже талых луж, а здесь под каменными сводами почему-то было по-зимнему морозно, зябко. Цветов в эту пору уже не сыщешь, но на надгробии бесформенной массой лежала охапка веток шиповника, алые ягоды смотрелись каплями крови.
— Он принес… Для тебя принес, — вслух мрачно произнесла Настасья, обращаясь к безмолвной сопернице. — Победила ты меня, с мертвыми сложно тягаться. Это у живой зазнобы можно недостатки углядеть, стороны слабые отыскать, а мертвая, что ангел, не дотянуться.
Настасья села прямо на пол, прислоняясь лбом к равнодушному камню.
— Да нешто я виновата, что ты померла, а я на твое место приехала? Да разве ж я тебе зла желала? Жила и не ведала, что так выйдет. За что же меня наказывают? Я ведь тоже любви хочу. И дитя свое в чреве выносить, и чтобы ножкой изнутри било, и чтобы муж волком не глядел, ведьмину дочь во мне не видел, а как давеча с теплом улыбался, да в очи с нежностью заглядывал. Разве ж это много? — она замолчала, отирая слезы.
