Лампада продолжала мерно гореть, охраняя четкий круг света от наваливающегося мрака.
— А если бы мне предложили на выбор с тобой местами поменяться, — страшным голосом выдавила из себя Анастасия, — то я б колебалась, страшно бы мне было, я ведь тоже из плоти и крови, а все ж я бы тебе место уступила, ради него уступила бы. Больно видеть его таким, а сделать ничего не могу, не получается.
Входная дверь едва слышно скрипнула. Настасья, не раздумывая шмыгнула за гробницу, забиваясь в угол. Стыдно было, ежели кто увидит ее в слезах на могиле прежней княгини, нельзя доставить им эту радость.
Надрывно заныли половицы, прогибаясь под тяжелыми ступнями. Кто там? Отчего крадется как вор?
— Здесь толковать станем, в эту пору никого нет, — послышался сдавленный мужской шепот. — Чего звал?
— Плохо дело, и эту уморить нужно, и чем скорее, тем лучше, — не голос, а змеиное шипение, сразу и не разберешь — муж говорит али баба.
— Чего спешить, в спешке только блох гонять? Подождем, — немазанными воротами проскрипел первый.
— Да нельзя ждать! Не сегодня — завтра он ее на ложе возведет. Второго народят, тогда уж не продеремся!
Анастасия боялась пошевелиться, она даже дышать стала через раз. Ей казалось, что сердце слишком громко стучит, выдавая ее присутствие. Кто эти люди? Кого они хотят уморить? Второй голос, тот, что помягче, знакомым кажется, но шепчет, не разобрать.
— Глупость мелешь, — зарычал грубый, — князь на княгиню и головы не поворачивает, всем об этом ведомо. Димитрия Чернореченского скоро в Орде удавят, наш освободится и княгиню в монастырь сошлет, и руки марать не придется, подозрения лишние наводить. Старая кадушка прошлый раз нас чуть не выдала, знаешь, какого страху я натерпелся? Ждем. Вот мое слово.
— Тебе хорошо, а мне каково в позоре ходить, все пальцем указывают да за спиной перешептываются.
— Сам виноват, спешить не надо было. На все время нужно.
«Виноват? Второй тоже мужик. А говорят-то обо мне? — Анастасия зажала себе рот рукой. — Ефросинью уморили! Отцу опасность грозит!» Сердце перестало частить, а принялось выдавать ритмичные тяжелые удары, виски сдавило.
— Лиса она, как мачеха ее, одна порода, — промямлил муж с бабьим шепотом, — окрутит она его, ой окрутит, уж так вокруг него вьется. Не успеем!
— Ждем, я сказал, — рявкнул грубый. — До весны, а там видно будет. И не баловать без меня.
Половицы опять заскрипели. Неизвестные пошли к выходу. Настасья чуть приподнялась, чтобы разглядеть злодеев, но увидела лишь два черных силуэта — большой грузный и поменьше, слишком темно. Из храма незнакомцы вышли не через главные ворота, а завернули к боковой двери, которая оказалась незапертой. Легкий сквозняк, и Анастасия снова осталась одна.
Подождав немного, на негнущихся ногах она вышла из укрытия.
— И эту уморить? — повторила страшные слова. — А отец родной-то правду мне приходил вещать, — Настасья торопливо перекрестилась на фреску Архангела Михаила. Теперь полумрак церковного притвора не пугал, а успокаивал, враги там, снаружи. — Что же делать? Сказать Всеволоду? Да он не поверит, только в ярость придет, слушать меня не станет. А самой мне не справиться, я никому довериться не могу, любой врагом оказаться может, даже Фекле доверия нет… и голос такой знакомый! Выходит, я обречена, по весне меня удавят, а ежели Всеволод передумает, да смилостивится ко мне, так и раньше!
Настасья опять села на пол у подножия гробницы, обнимая колени.
— Можно уехать к отцу и спастись. Все ему рассказать, и про сегодняшний разговор тоже, уж он мне поверит, он не Всеволод. Может нянька права — князь мой со мной не был, епископ нас развенчает, а по благословению можно и нового мужа сыскать… И забыть все, как дурной сон, никогда не вспоминать… И его не вспоминать…
От камня по спине потянуло холодом, пальцы на ногах стало покалывать. Настасья неохотно поднялась. Странный выбор — жизнь или борьба за недостижимую любовь к человеку, которому этого и не нужно.
— Послушай, Ефросинья, — в отчаянье кинула Настасья тяжелому надгробью, — может так случиться, что скоро и я рядом с тобой буду лежать. Хотя нет, для меня место попроще сыщут, и цветов никто не принесет… Но ты же доброю была, милостивой! И вины моей пред тобой нет. Я за детками твоими пригляжу, в обиду их не дам, а ты замолви за меня там, в небесных кущах, словечко, чтобы хоть на краткий миг, да хоть на день, мне бабьего счастья чуть отсыпали, пусть не так щедро, горсть одну, мне и того хватит.
Лампада мерно качнулась. Анастасия, подобрав тяжелый навершник, побежала к выходу, нет не умирать, бороться за любовь.
Как назло, в охранники Настасья выбрала себе Кряжа. Если он и заметил кого-то из нарочитых мужей, отходящих от церкви, то рассказать княгине уж точно не сможет. Да и на торг ли завернули злодеи? Они могли уйти задней улицей, никем незамеченными.
— Бояре здесь какие не проходили? — все же спросила Настасья у гридня-великана.
Тот отрицательно помотал головой.
Вначале, под впечатлением от произошедшего, Настасья была возбуждена и смела, но чем ближе они с Кряжем подходили к княжьему двору, тем сильнее княгиню опутывал страх.
«Что же делать? Может все же решиться да Всеволоду сказать? Да разве ж он поверит! Только намекнула на посадника, так и то как орал, а если я про смерть Ефросиньи поведаю… должно раньше душегубов меня придушит — коварная дочь Улиты раздор сеет, именем любимой жены прикрываясь… Уж вестимо, как все будет. И кому помешала Ефросинья? Кому мешают жены князя Дмитровского? Тому, кто желает пристроить свою дочь за князя. Значит, всем крутит этот Домогост. А в тереме княжьем есть его человек, да может и не один. Они обо всем ему докладывают. А Сулену с дочкой убили, так как те слишком уж многое ведали. Про то душегубы сами сказали… Ну, ничего, у меня еще есть время до весны, а там Ивашка совсем уж окрепнет, бегать станет, все тогда Всеволоду выложу и в монастырь отпрошусь…» К ужасу, Настасья заметила, что у нее дергается веко. «Успокойся, — приказала сама себе, — у тебя есть время. Я что-нибудь придумаю, а не смогу, так матушке Елене найду с кем грамотицу передать, она мудрая, что-нибудь посоветует, на погибель меня не отдаст».
На сенной порог Настасья вступила уже немного успокоившись.
Глава XVII. Ловы
Навстречу княгине выбежала Фекла.
— Князь пробудился, к заутренней трапезе тебя дожидается.
— Уж вечерять пора, — усмехнулась Настасья. — Сильно мается болезный? — не удержала она злой иронии.
— Крепится, — вздохнула Фекла, но узкие щелочки хитрых глаз тоже смеялись.
— А Прасковья с Ивашей? — Настасья скинула тяжелый полушубок на руки подбежавших челядинок.
— Не гневайся, не дождались тебя, светлейшая, уж откушали.
Настасья потерла красные обветренные руки. В волнении, выбежав из церкви, она забыла не только надеть рукавицы, но и запахнуть плотнее шерстяной убрус, и только попав в домашнее тепло, всей озябшей кожей ощутила, как продрогла под влажным, пробирающим до косточек ветром.
