— Я тебя все равно сожгу! — погрозил он ей.
— Достань сначала! — крикнула ему Настасья и очнулась.
Одежда липла к телу, пот стекал по вискам, на грудь наваливалась духота. Яркий морозный денек заглядывал в приоткрытое оконце. Настасья с удовольствием глотнула легкую струю свежего воздуха.
— Очнулась, голубка, — ласково проворковала Фекла. — Вот и ладно, жар спал. Слава Богу!
— Молитвами Пресвятой Богородице, — поддакнула нянька.
— А что в граде? Что говорят? — сразу вспомнила все княгиня.
— Да мало ли, что там говорят, — отмахнулась нянька. — посадник дружину прислал, вкруг терема оборону держат. Кто ж против него попрет?
— А… — Настасья напрягла память, вспоминая имя знахарки, — а Горчиха уже ушла?
— Какая Горчиха? — развела руками Фекла.
— Ну, которая меня отваром поила? — Настасья села на постели, откидывая с лица спутанные пряди.
— Вот уж я сама травки заваривала, а ты, светлейшая, каких-то там Горих приплетаешь, — обиделась Фекла.
— Ну как же? — с упрямством больной настаивала княгиня. — Они еще с Ненилой мою мать вспоминали.
— То жар был, — прикрыла Настасью одеялом нянька, — не было здесь никого, — виданное ли дело, чтобы ведунью к благочестивой княгине водить? Глупости.
— Ну, глупости так глупости, — откинулась на подушку больная. — Видать, то морок был.
Из двери потянуло ароматной сдобой. «Есть хочется и жить… Бороться надо. Нельзя слабой быть, не этому меня матушка Елена учила. Чуть не подвела я всех».
— Пирожок несите, — хлопнула княгиня в ладоши.
[1] Корста — гроб, гробница.
Глава XXV. В осаде
— Рад, светлейшая, что ты с Божьей помощью от хвори поправилась, — Домогост отточенным жестом провел ладонью по узкой бороде от губы до самого кончика, словно стряхивая с нее невидимые соринки, — и не надо бы тебе сейчас говорить, покуда слаба, да нужно, чтоб знала, к чему готовиться.
Бледная Настасья стояла тонкой былинкой, незаметно опираясь о край стола, силы никак не хотели возвращаться.
— Ты присядь, посадник, — повела она рукой, и тут же сама почти рухнула на лавку.
— Ермила с Микулой народ мутят, прости, не могу я им поперек твердыней стать, я здесь князем поставленная власть, а власть, сама про то ведаешь, не любят. Все надеются, что придет новая, да лучше окажется.
— А кто придет? — обмерла Настасья.
— Да кабы я знал, хоть догадки-то уж есть, — Домогост задумчиво оборотился взором куда-то в пустоту. — Верный человек сказывает, на днях на приступ терема пойдут. Дружина моя ропщет, неровен час, на сторону ворогов переметнется. Осаду трудно будет держать. Феофил придет исповедовать нас всех… Ну, на всякий случай.
— Да как они не поймут, что ежели со мной что случится, отец с войском придет? — теперь Настасья была в этом твердо убеждена, Димитрий ее не бросит и смерть дочери никому с рук не спустит, град не спалит, но кого надо из-под земли достанет. — Нешто они, неразумные, опять разорения хотят?
— Не боятся они отца твоего, — с легким вызовом в голосе отозвался посадник, — может так обернуться, что твоему отцу из степи и возвращаться будет некуда.
Настасья замерла, широко распахнув глаза и хватая ртом воздух:
— Как это «некуда»? — пробормотала она пересохшими губами.
— Давыд Залесский Черноречь осадил, мачеха твоя с братьями в осаде.
— Как Давыд? Это ж матушки Елены брат родной, что ж он на сестру пошел? Быть того не может?! — Настасья, цепко не упуская лицо посадника из виду, пыталась определить — врет грозный боярин или правду сказывает.
Домогост горько усмехнулся, опять стряхивая с бороды невидимые крошки. А глаза у него уставшие, красные от бессонницы, с засевшими под веками синими тенями. И упрямая морщина режет лоб, отражая невеселые думы.
— Дед твой названный Мстислав давно уж в могиле, старший сын его тоже Богу душу год назад как отдал, бездетным. Давыд на том берегу единым хозяином остался, силушки много, вот владения и расширяет, пока случай выпал. Соблазн уж больно велик. Потом подарки соберет да в степь к татарам, а им-то какая разница, кому ярлык давать, лишь бы дары возили.
— Да правда ли? Может это вороги наши врут, чтобы мы подмоги не ждали да быстрей сдались? — Настасья никак не могла поверить, что дядька Давыд, веселый и бесшабашный гуляка, столько раз пивший с отцом из одной братины, по долгу у них гостивший, теперь вдруг оборотился аспидом и пополз душить сестру да племянников. «Что же это творится на белом свете? Все предают, во всех сомневаться надобно».
Княгиня беспомощно перевела взгляд с посадника на тихо стоявшего в дальнем углу Кряжа. Великан оправил кушак с ножнами.
«Никому веры нет. Как жить?»
— Мы с Вышатой, воеводой их, как он сюда приезжал, сговаривались весточки друг дружке слать, — признался Домогост. — Всеволод об том попросил, чувствовал он уж перед отъездом, что не ладно у нас. Так вот три дня назад Вышата гонца прислал, о помощи просил. Ты хворая больно была, не стал я тебя тревожить тогда. Так гонец баял, осаду они держат. Андрей юный на стенах с Вышатой стоит, Елена с младшими детьми в детинце заперлись. Тяжко им. Помочь бы, а у нас самих вишь что, обложили, что медведя в берлоге.
А ведь Настасья злилась на родителей, что помочь ей не хотят, что матушка за ней не посылает, а выходит у них там еще жарче.
— Так что, княгиня, бежать нам некуда. Утихомирить град наш мог бы игумен Олексий, да удар его хватил, лежит не вставая. Совпало невовремя. Здесь оборону держать станем, больше негде, — посадник поднялся, откланиваясь.
«А ведь ему выгодно сейчас меня сдать толпе. Они надо мной расправятся да поуспокоятся, а посадник и жизнь сбережет, и честь. А Всеволод вернется, так всегда можно сказать, что сделал все возможное, что единственным за княгиню заступался. И то верно будет, и не придерешься».
— Ты меня им выдашь? — бросила княгиня посаднику в спину.
Домогост резко повернулся.
— Я тебе, княгиня, заступник, но не друг, — зло сверкнул он очами, — и сватать тебя князя отговаривал. И ежели князь вернется да все же скажет тя сжечь, я первым горящий трут в костер твой кину. Но княгиню Всеволодову я до последнего вздоха защищать стану, должник я мужу твоему.
— Но ведь пока я жива, дочь твоя княгиней не станет, — Настасье надо было прощупать его до конца, нужно иметь твердую почву под ногами, иначе не выстоять. Что он на это ответит?
— С чего ты взяла, что моя дочь княгиней должна стать? — болезненно сморщился Домогост.
— Ермила сказал, что сговор был, хвастал, мол, он свадьбу перебил.
Домогост откинул голову и громко расхохотался, сотрясая стены. Настасья чуть попятилась, а Кряж невольно положил руку на рукоять меча, не зная, что последует после отчаянно-нездорового хохота.
