Она кое-как поднялась по неровным ступенькам на засыпанное песком крыльцо и ухватилась за металлическую ручку, но тут разряд статического электричества сбил ее с ног. Оглушенная, она закашлялась, попыталась восстановить дыхание.
Дверь открылась.
Роуз рывком подняла ее на ноги и затащила в трясущийся, дребезжащий дом.
Элса и Роуз бегали из комнаты в комнату, от окна к окну, закрывая стекла и подоконники газетами и тряпками. Пыль сыпалась с потолка, просачивалась в крошечные трещинки в оконных рамах и стенах. Свечи на самодельном алтаре потухли. Из всех щелей выползли сороконожки, сотни сороконожек, они ползли по полу в поисках укрытия.
Дом сотряс такой сильный порыв ветра, что, казалось, сейчас сорвет крышу.
И этот гул.
Как будто на них на полном ходу несся грохочущий локомотив. Дом дрожал, словно тяжело больной, за стенами завывал безумный ветер-банши.
Дверь отворилась, муж и свекор Элсы, пошатываясь, ввалились внутрь. Тони захлопнул дверь и задвинул засов.
Элса привалилась к подрагивающей стене.
Она слышала, как хрипло, тяжело дыша, молится ее свекровь.
Взяла ее за руку.
Раф подошел к ним. Она понимала, что они оба думают об одном и том же: что, если дети играли на школьном дворе? Буря налетела быстро. Этот ветер не только вырывал из земли чахлые растения, он мог запросто унести целую ферму.
– Все с ними будет в порядке, – сказал Раф, кашляя от пыли.
– Откуда ты знаешь? – прокричала Элса, пытаясь перекрыть грохот.
В глазах мужа она увидела отчаяние – единственный ответ.
Лореда сидела на полу сотрясаемой ветром школы, брат притиснулся к ней, у обоих банданы закрывали рты и носы – совсем как у бандитов. Энт пытался храбриться, но вздрагивал всем телом при каждом особенно яростном порыве ветра, от которого в окнах звенели стекла.
С потолка сыпалась пыль, покрывала все вокруг. Лореда чувствовала, как песок собирается в волосах, засыпает одежду. Ветер накидывался на деревянные стены, выл высоким, почти человеческим голосом. Птицы в панике бились в окна.
Когда началась буря, миссис Баслик позвала их всех в класс, велела сесть на пол в самом дальнем от окон углу. Она пыталась читать им вслух, но никто не мог сосредоточиться, а вскоре и голоса ее уже не было слышно, так что учительница сдалась и закрыла книгу.
Таких пыльных бурь за последний год было не меньше десяти. Однажды весной неистовый ветер носил пыль двенадцать часов подряд, так что пришлось и готовить, и есть, и делать все домашние дела, задыхаясь от песчаной пыли.
Бабушка и мама говорили, что надо молиться.
Молиться.
Как будто все это закончится, если они запалят свечи и опустятся на колени. Очевидно же, что если Бог знает про людей, живущих на Великих равнинах, то хочет, чтобы они либо уехали, либо погибли.
Когда буря наконец отступила и в школе воцарилась тишина, покрытые пылью дети так и продолжали сидеть с расширенными от страха глазами.
Миссис Баслик медленно поднялась, и пыль потоком хлынула с ее колен. В песке, покрывавшем пол, остались очертания ее тела. Учительница открыла дверь, а снаружи сияло чудесное чистое небо.
Миссис Баслик облегченно вздохнула. И тут же закашлялась.
– Дети, – сказала она хриплым голосом, – буря закончилась.
Энт посмотрел на сестру. Веснушчатое лицо мальчика побурело от пыли там, где его не закрывала бандана. Он потер глаза и стал похож на енота. На ресницах грязными каплями висели слезы. Лореда стянула свою бандану.
– Пойдем, Энт, – сказала она тонким, скрипучим голосом.
Лореда, Стелла и Энт взяли свои сумки с учебниками и пустые ведерки для ланча и пошли домой. Маленькая София плелась позади.
Выйдя из школы, Лореда крепко взяла Энта за руку.
В городе стояла оглушительная тишина. Горели карбидные фонари, которыми городок так гордился четыре года назад, когда их установили, – их зажгли, потому что людям, и машинам, и животным нужен был свет, чтобы в бурю добраться до укрытия.
Дети шли по Главной улице. В дощатой мостовой застряли колючие растения, принесенные ветром, окна зданий были заколочены – из-за Великой депрессии и пыльных бурь.
Когда они подходили к вокзалу, Стелла сказала тихонько, будто боялась, что ее услышат в родительском доме:
– Дела идут все хуже и хуже, Лоло.
Лореде нечего было на это ответить. В доме Мартинелли уже долгое время дела шли все хуже и хуже. Она смотрела, как Стелла уходит, сгорбившись, словно пытаясь спрятаться от грядущих несчастий; вот подруга взобралась на дюну, что ветер насыпал поперек улицы, и повернула за угол к дому. София шла за сестрой.
Лореда и Энт продолжали путь. Казалось, во всем мире нет никого, кроме них двоих.
Они шли мимо заборов, на которых кое-где уцелели таблички «Продается». Ничего, кроме заборов, почти исчезнувших под песчаными насыпями, – ни домов, ни ветряных мельниц. Только бесконечные холмы мельчайшего золотисто-коричневого песка. Кое-где из холмов торчали телефонные столбы. Один столб накренился.
Лореда первой услышала медленное, глухое цоканье копыт.
– Мама! – закричал Энт.
Лореда подняла голову.
Мама вела фургон в их сторону; она сидела, подавшись вперед, будто подгоняла Мило, но бедный старый мерин был так же обессилен и обезвожен, как и все вокруг.
Энт вырвал руку и кинулся к фургону.
Мать остановила лошадь, спрыгнула на землю и побежала навстречу детям. Ее лицо и светлые волосы потемнели от пыли и грязи, подол платья болтался лохмотьями, передник развевался.
Она подхватила Энта и закружила его, крепко прижав к себе и осыпая грязное лицо мальчика поцелуями с такой горячностью, будто уже и не надеялась его увидеть.
Лореда помнила эти поцелуи – в хорошие годы мама пахла лавандовым мылом и тальком.
Но эти годы ушли. Лореда не смогла вспомнить, когда в последний раз позволила маме себя поцеловать. Лореде не нужна была любовь, загоняющая в ловушку. Она хотела, чтобы ей говорили: ты можешь взлететь высоко, стать кем хочешь, поехать куда хочешь. Она хотела того же, что и отец. Когда-нибудь она будет курить сигареты и ходить в джаз-клубы, будет работать. Будет современной женщиной.
Мамино представление о месте женщины в мире слишком жалкое.
Мать помогла Энту взобраться на козлы, шагнула к Лореде.
– Ты в порядке? – спросила она, поправила дочери волосы и не сразу отняла ладонь.
– Да. Все отлично, – ответила Лореда, сама понимая, как резко звучит ее голос.
Она знала, что сердиться на маму глупо – не она же управляет погодой, – но не могла сдержаться. Она злилась на весь мир, и почему-то это означало, что больше всего она злилась на маму.
