Простая девчонка и всемирно известный хореограф. Учитель и ученица… Даже звучит убого. И пусть я не совсем простая девчонка, но в данный момент это не имело значения.
И пусть я сдерживалась только здесь и сейчас, но это тоже было ни при чем.
Я отвернулась. Джонатан потер виски и заговорил так холодно, что я начала замерзать:
- Кьяра. Ты берешь. Удерживаешь для себя. И не отдаешь. Танец не про ограничения. Танец не про барьеры. И если ты этого не поймешь… делать тебе здесь действительно нечего.
Последняя фраза прозвучала, как пощечина. Как и хлопок закрывшейся двери.
Глава 4
Джонатан.
Ничуть не запыхавшись после ранней пробежки, Джонатан поднялся к себе в номер и прошел в душ.
Ему сегодня не спалось. В голове крутилось произошедшее и он всё больше понимал, что был не прав. Да, он знал - видел - что Кьяра не выкладывалась до конца; осознанно контролировала себя, будто не желая показать больше, чем он заслуживает. И это выводило из себя.
Но даже в этом случае она была лучшей танцовщицей из всех, кто ему встречался. А видел он многих.
Она была не просто идеальна физически, несмотря на невысокий рост, не просто точна в каждом своем движении. Она была совершенна в душе танца, чьи искры он научился чувствовать в окружающих. Которыми обладал сам и которые ярко горели у нее внутри.
И речь шла не о безусловном таланте. Не о желании танцевать и умении полностью погрузиться в то, что делаешь. Речь шла о внутреннем наполнении, когда двигаться под свои ритмы становилось так же естественно и важно, как дышать.
Таким людям бывало сложно заняться чем-либо другим. Иногда приходилось это делать - по разным причинам - но их жизнь тогда становилась похожей на жизнь прикованных к аппарату искусственного дыхания. Можно существовать, дышать, даже быть счастливым.
Но так, как с танцем, не будет никогда.
У него, как и у любого честолюбивого хореографа, была потребность раскрыть танцора, вытащить из него всё, о чем тот мог даже не подозревать в себе. А Кьяра имела наглость сопротивляться, и поэтому…
Джонатан усмехнулся и уткнулся головой в мозаичную стенку душа, чувствуя как струи воды стекают по напрягшейся шее. Кого он обманывает? Всего лишь отговорки. Нет никаких «поэтому». На самом деле проблема в другом.
Раскрыть её полностью, заставить показать душу танца ему хотелось лишь во вторую очередь.
А вот в первую хотелось совсем иного.
Он жаждал провести руками по обнаженной коже, прижаться к хрупкому на вид, но очень сильному телу. Поймать своими губами учащенное от возбуждения дыхание. Увидеть, как закрываются её глаза и запрокидывается голова, услышать стон удовольствия. Ему хотелось погрузиться в неё целиком, вбиваться снова и снова, жестко, сильно, ставя на ней собственное клеймо. Пока она не закричит от наслаждения.
Он только и мог, что думать о её теле, едва прикрытом одеждой, которую он сам же потребовал носить. А когда Кьяра во время медитации на красный цвет начала источать физически ощутимое удовольствие и страсть, мужчине понадобилась вся его воля, чтоб не перекинуть девушку через плечо и не утащить в свой кабинет. Где он мог бы разложить её на столе, раздвинуть точеные ноги. Сделать своей.
Пришлось уйти в самый дальний угол, иначе бы не сдержался. И если он думал, что хуже быть не может, то сильно ошибался. Все стало гораздо хуже, когда Джонатан увидел, как её касаются чужие руки. Ему как - будто как-будто скрутили все внутренности, когда Дрейк прижал её желанное - чертов парень хорошо погрузился в сцену - тело к себе. Этот вальс только слепой назвал бы невинным. Его танцевали два человека, которые полностью забыли об окружающем мире и жаждали остаться наедине. И то, что она может утонуть в отношениях с другим мужчиной, пусть даже на один миг, пусть даже понарошку, ударило ему в голову волной бешенства.
Он чувствовал себя полным идиотом.
И уже не мог смотреть, как перекатываются её мышцы во время прыжков, как становится влажной от интенсивной нагрузки кожа, как она вращает бедрами, прижимая их к чужим телам. А потом наступило время танго, и она полностью раскрывалась со своими однокурсниками, позволяя владеть собой, прикасаться к себе, по-настоящему желать себя, а как только оказалась в его объятиях, это наваждение закончилось.
Он мог сколько угодно говорить себе, что сорвался из-за отказа в искренности. Это тоже было бы неправдой.
Джонатан покачал головой.
Неправильным был не срыв - он никогда не притворялся мягким или спокойным, не трясся над своими танцорами, он мог орать, требовать и выгонять за малейшую провинность.
Неправильным было отношение, его злость на то, что девчонка находилась в объятиях других. Что пылала в их руках. У него не было эксклюзивных прав на желание. Не было прав на злость - такое отношение предавало танец, уничтожало саму его суть.
Ведь тот всегда был про прикосновение. Нежное, страстное, болезненное, сильное, прощальное - разное. Даже когда танцор исполнял партию в одиночестве, он прикасался - к себе, к зрителям, к энергии. И если он однажды возненавидит чужие прикосновения или позволит себе на них реагировать, то закончится как хореограф.
Даже когда речь идет о Кьяре.
Если он пойдет на поводу своей страсти, то потеряет её как танцора. Поэтому он должен подавить в себе всякие желания.
Ему стало спокойнее.
Джонатан вздохнул, вытерся, вышел из душа и посмотрел на часы. Было все еще раннее утро. Самое время заняться бумагами, потом отправиться в Академию. А там… Пожалуй, хоть он и не привык этого делать, ему надо извиниться.
Кьяра.
Я медленно шла по улице, время от времени прикладываясь к стаканчику с любимым карамельный маккиато из Старбакса. Все обязательные занятия на этой неделе уже пройдены; а значит, можно было появиться в академии в полдень. Потому я никуда не торопилась.
Но и дома не сиделось.
В голове было пусто и гулко. Вряд ли из-за того, что меня снова мучила бессонница - я могла не спать без особого вреда для себя по несколько суток. Просто после эмоционального шторма наступило затишье; и не могу сказать, что оно мне нравилось. Уж слишком близко я была от того, чтобы спрятаться за стеной безразличия. А я не любила прятаться.
Джонатану не стоило на меня орать, но во многом он был прав. Нельзя выбирать, перед кем раскрываться, а перед кем - нет.
И пусть у меня и были причины, чтобы поступать именно так: я боялась, что страсть помешает мне танцевать и…
