— А есть ли смысл?
— Если люди любят друг друга, смысл есть всегда, малыш.
Он держал мое лицо в объятиях и искал в глазах надежду на спасение наших отношений.
— Хорошо, — улыбнулась я и чуть коснулась его губ губами. — Давай поговорим.
Рома с энтузиазмом кивнул и уселся в водительское сиденье, сам пристегнул меня и растрепал свои волосы.
И я готова была поговорить, вот только смысла в этом больше не было.
Луг в моей душе сгорел, окрашивая действительность в серые тона. Оставалось только надеяться, что когда-нибудь он зацветет вновь. Когда-нибудь в моей жизни заиграют новые краски.
— Андронов?
— Да, с кем имею честь говорить?
— Доброжелатель. Загляните в кабинет невролога сегодня вечером, думаю вас понравится это зрелище.
Правильно ли я сделал? Теперь мне все равно. Жизнь перестала иметь значение, но дать понять суке, что и она все лишь марионетка в руках более властного человека я был обязан. Оставалось надеятся, что она не сильно пострадает, когда ее закатают в бетон.
Глава 22. Роман (три года спустя)
(три года спустя)
— И что это за балет в ночном клубе?
«Порнографический», — думаю я, сворачивая на нужную улицу. Все-таки в Питере дышится легче. А пробки не столь длинные и раздражающие. Погода? Ну мне пока нет и тридцати семи, так что жаловаться на сырость я не буду. Весна, мать ее.
— Это экспериментальная постановка очень известного московского режиссера… — Тоня перестает подкрашивать губы, как по мне и так достаточно намазанные, и хмурит фигурные брови. Вспоминает.
В Антонине Морозовой все было фигурным и намазанным. Несколько искусственным, я бы даже сказал.
— Не помню фамилию, — пожимает она круглыми плечами и расстегивает пару пуговиц на блейзере, открывая крупную грудь.
Брови не могли так естественно быть подкрашены, а отличная фигура — результат многочасовых тренировок. Она по-своему хороша, но никогда не сравнится с естественностью… Ани.
Визг шин! Звук клаксона.
Блядь!
— Рома, аккуратнее! — вскрикивает испуганно Тоня, дернувшись, когда мы чуть не врезаемся в «BMW» впереди нас.
— Задумался, — раздраженно бурчу я себе под нос и — спасибо небесам — нахожу парковочное место. Уже темнеет, и свет фар проезжающих машин закрывает обзор.
Спустя еще минут десять мы с Тоней проходим в богемное заведение «Сладострастие», чем-то напоминающее московский «Парадиз» со смесью борделя. Красные ткани, кожаная мебель, круглая сцена и четыре шеста по периметру. Осмотревшись, мы сразу машем друзьям.
Нас уже ждут за заранее заказанными столиками Борис с Владой. Давно и прочно женатая пара, так называемые «чайлдфри».
Усевшись прямо напротив сцены, мы делаем заказ. Аперитив. Дайкири для Тони и… чай для меня. Ненавижу чай.
Только мы с темноволосым Борей начинаем обсуждать последние исследования в области рака, как девчонки — чьи профессии далеки от медицины — на нас шикают:
— Потом обсудите своих больных.
Мы с коллегой по несчастью насмешливо переглядываемся, и я тихо спрашиваю:
— Обнаженка-то хоть будет?
— Обижаешь, — шепчет тот, жадно взглянув на задницу пробегающей мимо официантки. — Конечно. Чего бы еще я сюда приперся?
Я ухмыляюсь и многообещающим взглядом благодарю официантку за принесенный чай. Хотелось виски. Но я зарекся.
Откинувшись в удобном кресле, обитым красным бархатом, я, как и друзья, принимаюсь смотреть представление. Громкая музыка. Смесь классики и дип-хауса. Сначала выходят голые по пояс парни. На головах шахматные фигуры. Черные. Белыми были, разумеется, девушки. Белые лосины или колготки. Видно плохо. И та же обнаженная грудь. И разумеется, все на… пуантах.
Мне словно пинают в грудь, настолько быстро из легких выходит весь воздух. Судорожный хриплый вдох.
Я узнаю ее сразу.
Слишком хорошо запомнил каждый ракурс, в который может повернуться ее тело. Слишком часто разворачивал его в разные позы, пока вставлял член.
Но это была не моя Аня.
Пародия. Насмешка. Иллюзия.
Намалеванное лицо, ноги в чулках и обнаженная, подрагивающая в такт движениям грудь, выставленная на всеобщее обозрение.
Я знаю, что мужики в зале смотрят не только на нее, там было несколько танцовщиц, но зверь внутри меня, спящий целых три года, внезапно подал голос. Восстал на дыбы, заставляя меня сжимать челюсти и скрежетать зубами.
Я на секунду отворачиваюсь, но как загипнотизированный возвращаю взгляд обратно. Ревную?
Нет. Это не моя Аня. Она бы никогда не опустилась до танцев на шесте в низкопробном, ну ладно, пусть и нормальном, но ночном клубе. Ночном, блядь, клубе!
Я просидел не шевелясь, сжимая подлокотники до побелевших костяшек, и почти не дышал все тридцать минут.
Не знаю, о чем спектакль. Кто главный герой и что за костюмы были на актерах. Мне насрать.
Стало насрать и на Тоню, что что-то пыталась мне втолковать.
Я смотрел только на Аню.
Не мою Аню. Красивую суку, которой она стала, нагибаясь низко и раздвигая ноги так широко, что, кажется, вот-вот и колготки в сеточку порвутся.
Так широко, что воспоминания, когда я брал ее на столе точно в такой же позе, пришибли меня кувалдой возбуждения и злобы.
Музыка — Вивальди кажется — отдавалась в мозгу болью, в глазах уже искрило, но я продолжал смотреть и впитывать когда-то потерянный образ. Продолжал глотать этот кактус не прожевывая.
Это не моя Аня. Наверняка двойник или потерянная сестра-близняшка. Кто угодно.
Только не она трется о шест так развратно и сжимает вокруг него ноги, как никогда не сжимала мои бедра.
— Вот сука!
Я вскочил и привлек тем самым внимание. Но меня спасли от объяснений последние аккорды музыки. Зал рукоплескал актерам, и я вместе с ними. Но медленно, не сводя взгляда с уходящих за кулисы актеров.
Интересно, заметила меня? Узнала? Когда-то она могла меня почувствовать даже сквозь свет и жар софитов. А сейчас?
— Рома, ты куда? — спрашивает Антонина, когда я делаю шаг от столика. На нем стояло виски Бориса. Я, даже не думая, что делаю, опрокинул его в себя махом и даже не поморщился. Горячительное растеклось во мне, как ненависть с привкусом похоти.
— Рома!
— Мне надо проверить… — Да, очень надо проверить, не соврали ли мне глаза и чувства. Потому что член отозвался на Аню моментально, как и раньше. — Чистые ли туалеты, — нашелся я. — Столько заразы сейчас бродит.
