Время подходит к нашему свиданию, и я чувствую небывалое вдохновение и даже увеличиваю дозу морфина одному из пациентов.
Звоню моей девочке. Просит забрать от вуза, у них сегодня что-то вроде переклички.
Еду по Москве с дурацкой улыбкой на лице, наблюдая, как стремительно приближается осень, раздевая город, как терпеливый любовник, от зелени и одевая в нарядные красно-желтые одежды. Впрочем, улыбка, как маска, быстро сползает, как только вижу Афанасьева, держащего Аню за руку и не отпускающего ее спуститься по лестнице.
Резко глушу мотор, рывком толкаю дверцу машины и устремляюсь вверх по лестнице.
Буквально отпихиваю Олега к колонне, так что тот бьется затылком, и увожу Аню себе за спину.
— В чем дело, Афанасьев? Какие-то проблемы? Реши их со мной.
— Нет, нет, какие проблемы? — в своей излюбленной сальной манере говорит Олег и поднимает руки в знак притворного перемирия. — Просто напомнил Ане, что если вдруг новому хозяину она надоест, то старый всегда открыт для диалога. Это ведь принято у маленьких, ласковых шлю…
Аня охает, а я, не дослушав до конца эту мразоту, бью с размаху черноволосого урода в нос. Он повторно отлетает к колонне, застонав от боли.
Оборачиваюсь и вижу, как стремительно Аня спускается по лестнице и бежит, пока копна ее волос развевается сзади.
Бегу за ней, нагоняю быстро почти у самой дороги, на которую она чуть не попала на красный свет.
— С ума сошла! Куда бежишь?
— От него и от тебя. От того, что он сказал… — всхлипывает она и тут же захлебывается в рыдании. — Он ведь прав. С ним я была, потому что мне нужна была помощь.
Я стискиваю зубы, думая о том, как хочется закрыть глаза и уши и не представлять мою девочку в постели этого придурка.
— С тобой за сердце матери. Я и правда шлюха — а, — воет она пуще прежнего и бьет кулачками в грудь, пока я сжимаю ее хрупкие плечи. Не хочу наслаждаться ее слезами, но даже в такие моменты она до боли красивая. Родная. Моя.
Истерика набирает обороты. Ее уже трясет. Мне есть что сказать, но сначала нужно ее успокоить.
Есть один способ. Его пользу еще не доказывали, но он весьма эффективный. Именно Аня мне его показала, в первый раз поцеловав меня сама.
А сегодня буду первым я.
Беру в плен мокрое от слез лицо, чувствуя, как пальцы обжигают ручейки из глаз, и касаюсь дрожащих губ губами.
Она хочет отвернуть лицо, но я не даю и поцелуй углубляю, делаю его по-настоящему страстным.
Язык властно сталкивается с ее языком и вступает в неравный бой, где Аня моментально сдает позиции во славу победителя и тихо мычит мне в рот.
К моему удовольствию, она поднимает руки и обхватывает мне плечи.
Фоном слышу, как шумят шины у машин, как одобрительно гудят клаксоны, а кто-то даже кричит: «Браво», «Трахни ее», высунувшись из окна.
Мир вокруг двигается, развивается, и только здесь, между нами, время замерло.
Нет ничего и никого важнее этого поцелуя. Сама жизнь в нем. И я пью жадными глотками из чаши, имя которой уста любимой.
Аня неожиданно обхватывает мою талию ногами, а я хватаю ее за попу, продолжая неистово целовать.
Ее лоно упирается мне прямо в член, трется все быстрее, и это меня отрезвляет.
Со смехом отрываю от себя забывшуюся Аню и хрипло смеюсь.
— Спокойно, малыш. Мы на улице.
Она тут же расширяет глаза, оглядываясь, и стыдливо смотрит на меня.
— Вот видишь? Со мной ты никогда не была и не будешь шлюхой, потом что меня ты любишь, а я люблю тебя.
Она мигом розовеет от этих слов и облизывает губы.
— Значит ли это, — после короткой паузы интересуется она, — что ты бы помог моей маме в любом случае?
Опасно. Опасно говорить правду из страха ее снова потерять. Но и врать не хочу.
— Да.
Она вдруг прижимается к моей груди щекой, обнимая за талию. Теперь я не вижу глаз, а только макушку.
— Ну и хорошо.
Она отходит и кивает на стоящую вдалеке машину.
— Куда мы сегодня едем?
Мы смотрим на раскинувшееся полотно Москвы с высоты птичьего полета. Дуреем и от красоты, и от того, насколько близко находятся наши тела. Но, как по мне, недостаточно близко. На ней для этого, правда, слишком много одежды.
Особенно джинсы. Ну вот что стоило надеть юбку? В них даже рукой не пролезешь.
А я пытался. Дважды.
— Невероятно, а я даже не знала, что колесо обозрения отстроили, да еще с утепленными кабинками.
— Мы часто не замечаем ценностей, что лежат у нас под носом, — говорю я, медленно поглаживая ее грудь через одежду, пока она, откинувшись на меня, смотрит в окошко кабинки.
— Это ты об аттракционе или обо мне?
— Ты похлеще любого аттракциона.
Аня хмыкает, чуть задирает острый подбородок, а потом долго молчит.
— Почему ты не звонил, когда я просила помощи?
— Ох, малыш, — прижимаю ее к себе крепче. — Если бы я знал о твоих звонках, то бросил бы пить, бросил бы работу и примчался к тебе.
— Ты пил? — удивляется Аня, оборачиваясь ко мне. — Но ты же всегда считал, что только слабый человек пьет. Даже если у него горе.
— Чтобы не признавать себя слабым, скажу, что мое горе было очень велико.
Аня тихо смеется на это и подвигается ближе ко мне, заглядывая в глаза.
— Значит, любишь?
Ну вот что за вопрос? Я плохо доказал?
— Люблю, — не стал я напоминать ей, что уже и говорил это, и доказывал.
— Что, и свадьба будет? — поднимает она брови и игриво опускает ручки мне на бедра. Слишком близко к опасной зоне, член в которой скоро взорвется от притока крови. И недостаточно близко.
— Ну а то? Как только твою маму на ноги поднимем, прямиком в загс.
Она тут же мрачнеет (за маму переживает) и убирает ручки. Тем не менее возвращается мне на грудь, устроившись при этом поудобнее.
— Значит, никакого секса до свадьбы.
Я замираю на мгновение, не в силах вымолвить и слова. Учитывая ее собственное страстное желание, сдастся первой она сама.
— Посмотрим.
Смотрим уже неделю. Уже чувствуя, что скоро зарежу кого-нибудь скальпелем, так меня все стало раздражать.
Сегодня не дам ей шанса на отказ. Поэтому приготовил ужин, накрыл стол в своей квартире и приготовил новое обручальное колечко. Она не сможет устоять.
Но устоять некому. Она не приходит. Опаздывает на час, трубку не берет.
Меня начинает по-тихому потряхивать. И от страха, и от гнева.
