А вот думать сейчас для Витька было проблематично. Ну не было мыслей в голове — хоть убей. Одна вертелась — так себе мыслишка, сейчас уже неважная совсем. Но все ж вертелась, проклятая. И так как других мыслей не было, Витек ее и озвучил.
— Гражданин следователь.
Следователь хмыкнул, дернув уголком рта.
— А?
— А Афанасий где?
Макаренко вздохнул.
— Какой тебе «Афанасий»? Нашел благотворителя. Может тебе еще «Блек лейбл» подать прикажешь? Выйдешь наружу — пивной ларек за углом налево.
— Да не. Я не про пиво. Мужик со мной в камере сидел, Афанасий. А сегодня утром пропал. Его тоже освободили или как?
Макаренко нахмурился.
— С тобой? В камере? Мужик? Что за бред. В ИВСе навалом свободных камер, но даже когда свободных нет, для таких, как ты, они сразу находятся. Тех, кто проходит по сто пятой статье, а уж тем более по второй ее части, положено в строгой изоляции держать. Поэтому что-то ты, парень, попутал.
— За идиота держите, да? — обиделся Витек. Его немного отпустило после неожиданного шока, но и радости особой почему-то не было. Как и новых мыслей, кстати. — Ну, тогда я пойду, пожалуй?
— Ну, иди, пожалуй. Личные вещи получишь у дежурного. Только уж не обессудь, но наркоту мы изъяли, — сказал следователь, собирая в кучу складки на лбу. Похоже, у него мыслей было побольше, чем у Витька, и сейчас ему было явно не до него.
Витек вышел за дверь. Конвоир отпер замок на решетке, перегораживающей коридор, дежурный вернул сумку, и Витек, окинув на прощание взглядом мрачные стены ИВСа, шагнул навстречу свободе…
Макаренко посидел немного за столом, подумал, по-гипнотизировал постановление, подписанное Витьком, потом поднял голову и зычно позвал:
— Кузнецов!
— А? — почти немедленно всунул голову в дверной проем шкафообразный Кузнецов.
— Ты не в курсе, что за кекс сидел вместе с этим парнем? И сидел ли вообще?
— Это с тем, который только что откинулся? Да никто не сидел.
— Точно?
— Обижаете, товарищ капитан. Я только что журнал заполнял.
— Так. Ты сегодня с Мартынюком сменился?
— Ага.
— А когда он снова заступает?
Кузнецов удивленно вскинул мохнатые брови.
— Теперь уж никогда. А зачем он вам?
Макаренко нахмурился.
— То есть «никогда»?
— Так он уволился сегодня утром. По собственному.
— Как уволился?
Кузнецов пожал громадными плечами.
— Ну, как люди увольняются? Написал заявление — и ходу. Поди проживи на нашу зарплату. Может, чего лучше нашел.
— И так вот прям сразу отпустили?
— Ну. Да он тут всех достал, вот начальник сразу заявление и подписал.
— Понятно.
Макаренко задумчиво хрустнул пальцами. Вместе с пальцами хрустнула авторучка. Макаренко раздраженно бросил на стол треснувшую посередине многострадальную писалку, так что она завертелась юлой, свалилась на пол и укатилась в угол.
— Свободен, Кузнецов.
Кузнецов закрыл дверь.
— Хотя, если честно, ни черта непонятно, — тихо про себя пробормотал Макаренко.
* * *
Витьку тоже было ни черта непонятно, но и понимать ему ничего не хотелось.
Когда-то давно кто-то сильно умный — то ли доармейский подвальный тренер по каратэ, то ли афганский волчара в армии (теперь уж и не вспомнишь, кто конкретно, да оно и надо ли?) — учили принимать жизнь такой, какая она есть, и не заморачиваться по поводу, почему что-то произошло или, наоборот, не произошло, хотя должно было бы. Кажется, это называлось дзен, и его придумали в лохматые годы какие-то монахи. У монахов были, бесспорно, светлые головы, потому что когда мыслей по поводу чего-либо случившегося (или не случившегося) нет вообще — оно гораздо легче.
Вот и сейчас Витьку было относительно неплохо. Долгов немереных больше не было, перспектива отправиться далеко и надолго самоликвидировалась, обещанные следователем мстительные земляки и родичи почившего Саида почему-то не слишком пугали, и вообще — жизнь продолжалась. А по поводу жизни — смотри выше — заморачиваться не стоило.
Правда, одна проблема все-таки была. Надо было вызволять из плена иноземного единоутробную сестру. Но вот бы узнать — где тот плен находится? О своем месте жительства в прежние мирные времена Саид с Витьком не откровенничал, а сейчас на откровенность вызывать было уже некого.
«Может, по Саидовым палаткам пробежаться? Глядишь, знает кто? Или на оптовом складе народ потрясти?..»
Случаи в жизни бывают разные. И это был как раз тот самый случай, выпадающий из дзена лохматых монахов. Витек на заданном следователем автомате шел домой, погруженный в мысли по уши, хотя дома ему, в общем-то, делать было тоже нечего.
«Дзен — это конечно круто. Но, небось, когда на родню тех монахов наезжали, они там не сидели, свернув ножки калачиком, а сразу за нунчаки хватались. А может, обратно к следаку обратиться? Он, вроде, мужик нормальный, сразу не пошлет. Тем более что по идее это ихняя прямая обязанность…»
Он поднялся на свой этаж и повернул ключ в замке. Перешагнул порог — и тут же подпрыгнул на месте от жуткого крика, раздавшегося из комнаты.
— А-А-А!!!
Темная фигура метнулась на него из неосвещенного пространства комнаты, занеся для удара руку с ножом. Он инстинктивно отпрянул в сторону, зацепился за что-то каблуком, потерял равновесие и…
Большой кухонный нож упал на пол.
— Витенька-а-а! Родненьк-и-й! Ты верну-у-улся-я-я!!!
В следующую секунду он уже сидел на полу, обнимая бьющуюся в истерике сестру.
— Они… они сказали… что те могут вернуться… зе… земляки ихние… Так я тебя чуть не зарезала-а-а! Витеньк-а-а-а…
— Галька! Ну, ё-мое, а! И дома! Ну ладно, ладно тебе, не реви ты уж так. Ну, все хорошо, все вернулись, все кончилось.
— Витя-я-я-я…
— Ну хорош тебе, в самом деле! Как дите, ей-богу. Пошли в комнату что ль, а то сидим в темноте, как незнамо кто.
Он поднял с пола рыдающую сестру и отнес ее в комнату, сам при этом чуть пару раз не рухнув по пути. Многократно побитое тело настоятельно требовало покоя, а не таскания упитанных сестер по квартире. Хотя за эти несколько дней Галина похудела существенно — он почувствовал это сразу, как взял ее на руки.
Витек положил сестру на кровать и включил свет. И закусил незажившую как следует губу так, что на подбородок брызнула кровь.
Лицо сестры было сплошным синяком. Из надорванного уголка рта сочилась сукровица, перемешиваясь со слезами, струящимися из заплывших щелочек глаз.
