Меня не выпускали. Периодически били и снова в яму. Не знаю, почему держали в живых. Однажды слышал, что пленных офицеров брать не получалось, и каждый из нас на вес золота стал. Особенно офицер. Обменять можно, денег запросить, продать. Однажды ко мне какой-то их командир зашел и воскликнул:
— Какого хрена Огнемета в яму посадили?
— Это не Огнемет… но да, чем-то похожи, хотя и не братья.
— Пиз**ц, как похожи. Я думал, русский упырь провинился.
— Неее, он у нас теперь в главных ходит, самому Шамилю советует и помогает. Ислам принял, присягу дал. Самиром его теперь зовут, а не Сергеем. Наш он. А это свинья… продам его Мараду. Он сказал, что, может быть, обменяет его, когда случай подвернется.
Меня продали через какое-то время. У второго хозяина держали в хлеву на привязи. Через дырки в досках сарая я весь двор видел. Мужа твоего узнал среди боевиков.
Он молодняк тренировал, учил русскому рукопашному, показывал, как противника валить, говорил, где у наших припрятан нож, где пистолет держат.
Они его Огнемет прозвали. Видел, как жрали, пили вместе, как у костра сидели. Женщин как-то притащили то ли американок, то ли англичанок… Они их там по кругу. Бутылками, палками насиловали… орали женщины как резаные. Я уши закрывал и сам орал. Твой среди них был. В горло водку заливал, потом на колени ставил и… Черт! Сука! Вспоминаю и убить падлу хочу! Снова! Много раз! Бесконечно много раз!
Много чего видел… глаза бы выдрал себе, чтобы забыть. По ночам снятся… и он снится. Часто. Как наших убивает… Как Скворцову горло режет за кусок хлеба.
Я случайно сбежал. Не планировал. Потому что сбежать оттуда нереально. Они автобус военный взяли, пленных новых привели. Пытали. Я слышал крики и стоны, звуки ударов. Голос мужа твоего. Он у них главным инквизитором был. Пытки новые сам придумывал…
Уснули у костра. Меня закрыть забыли. Впервые. Не до меня им было. Тела растерзанных солдат свалили в кучу под деревом. Друг на друга. Я и ушел. Вот так просто. На четвереньках на брюхе прополз между ними… до Огнева когда дополз, нож у него из-за пояса вытащил и глотку ему от уха до уха перерезал.
Потом долго бежал. Они за мной с собаками. Я в воде прятался, в грязь зарывался. К нашим потом, когда вышел… Огневым назвался. Мне были нужны деньги, начать новую жизнь.
А я про него все знал. До мелочи, до молекулы. Он очень любил о себе. А я молча слушал. Хорошо слушал и запоминал. О тебе… о тебе не думал. Фото как фото, а живой человек… даже не знаю, как все сложится.
Пока вживую не увидел. Там, в кабинете генерала… И не сравнить с фото, меня как током шибануло, пронизало до печенок. В глаза посмотрел и сдох, реально сдох.
Им захотел стать. Им стать и попробовать, как это тебя не в фантазиях грязных, а по-настоящему. Недолго. Пока не найду деньги и не свалю…
Он не сказал, где за плиткой… Могло где угодно быть. В туалете, на кухне, в ванной. Мне все простучать надо было, найти. А я чем дольше оставался с тобой, тем сильнее в тебя погружался, тем отчаяннее понимал, что не просто денег хочу. Тебя хочу, пацана твоего, жизнь рядом с тобой.
Когда взял… впервые окончательно свихнулся. Деньги нашел, помню, случайно. Брился и уронил бритву. Она как-то глухо о стену ударилась, и я простучал, а там пусто. Отодрал плитку и нашел сверток.
Уехал я тогда. С концами. А пока ехал, тебя вспоминал… глаза твои, руки, стоны подо мной, тело твое красивое, и как кричала, и кончала подо мной, как сладко целовала. И пацана глаза… как на меня посмотрел, словно в душу взглядом своим космическим. Вернулся. Машину купил… и к тебе. Думаю, а была не была. Никто и нигде не ждет меня. Может, вот он шанс — жить начать сначала, любить и быть любимым, обрести семью, которой не было никогда. И ты с глазами своими влажными, с недоверием вечным и в то же время со страстью этой бешеной… вспоминаю, как твой тебя бревном называл, и понять не могу — об одной и той же мы женщине… или…
Украл я у него тебя, сына его, деньги, бизнес. Все украл. Решил бабки в дело вложить, вытянуть его со дна… И ты рядом, и получаться начало, и счастье свое в глаза твоих каждым утром видел. Им стал… сросся с ним и уже почти сам поверил, что я — это он.
Слышишь? Сам поверил! Полюбил я тебя, Катя. До безумия, до боли, до костей и до мяса. Пророс в тебя, моей ты стала. И сына твоего… и его полюбил, как своего. Мысли допустить не мог, что он чужой, понять не мог только, как… как, бл*дь, он такое сокровище бросить хотел, как изменял тебе с этой шлюхой. Ты же мечта, Катяяя… ты мечта. Моя мечта, моя женщина, моя…
Глава 23
Руки его отшвырнула и отшатнулась, вжимаясь в стену.
— Не твоя… не твоя, слышишь?
Головой трясу и саму все колотит так, что зуб на зуб на попадает. Поверить не могу во всю эту чудовищность, в этот бред.
— Ты лжец! Ты… Господи! Как ты мог так со мной, с Тошкой! Ради денег… и не ври теперь! Не ври!
И голова кружится, так кружится, что хочется сползти по этой стенке и упасть на пол.
— Я не вру. Слышишь, Катенок… я не вру!
— Не смей! Не смей меня так называть… каждое слово лживое! Каждое!
— А как тебя называть? Скажи — как, и я назову… все, как ты хочешь, малышка, девочка моя. Я же сейчас сяду… на много лет, возможно, до конца моих дней.
— Сядешь! Ты должен сесть! Ты… ты должен!
В отчаянии ударила его по груди кулаками и разрыдалась, а он лицо мое руками хватает.
— Сяду! Сяду и за него отсижу, как и за него тебя полюбил и мальчику нашего. Сяду, Катя… я за тебя даже сдохнуть согласен.
— Лучше бы ты не возвращался! Слышишь? Никогда не возвращался!
А он меня к себе за плечи тянет, испепеляя горящим взглядом.
— Если захочешь, никогда не вернусь… только сейчас будь моей. Один раз, Катя. Последний.
И юбку мою тянет наверх по бедру. Его слова, как тонкие иглы впиваются в вены, его дыхание обжигает шею, скулы, ключицы, и я плыву, как от инъекции наркотика, сердце бешено бьется в груди, и, мне кажется, я пьянею. Меня шатает.
— Не надо… не здесь, не сейчас…
— А когда? Когда… Катя? Когда? У меня не будет завтра и не будет через несколько лет. Дай запомнить, дай унести с собой твой запах. Не гони. Потом возненавидишь… потом.
Пытаюсь оттолкнуть, чувствуя, как он задыхается, как бешено колотится его сердце.
— Хочу тебя. Дико. До безумия. Здесь, сейчас, пожалуйстаааа…
Впечатал в стену и щекой к моей щеке прижался, колючей, шершавой. Сжимает челюсти, скрежещет ими и смотрит так безумно, так жадно, что меня саму бросает в лихорадку.
— Я с этой фотографией жил… слышишь? Я тебя люблю давно, давно, маленькая! Я благодаря тебе сбежал оттуда, я… дышу благодаря тебе!
