Критики говорят, что рейтингом легко манипулировать, но Мэтьюс не возражает. На самом деле в этом-то и есть весь смысл: чем больше учеников запишутся на экзамен, тем лучше. Школы, которые побуждают, умасливают и поощряют учеников к этому шагу, не жульничают, они делают своим ученикам добро. Он даже доволен титулом «лучшие» и говорит в интервью The New York Times, что это «в нашем обществе значение этого термина весьма эластично»
[194].
В качестве обоснования своей точки зрения Мэтьюс любит цитировать исследование 2002 года, охватившее 300 000 школьников в Техасе
[195]. Сосредоточившись на тех, кто набрал низкие баллы на SAT, исследователи обнаружили, что ученики, получившие два балла на экзамене AP (то есть завалили его), позже превзошли своих сверстников, которые вообще не пытались сдать AP. Само усилие — даже без проходного балла — похоже, закладывало основу успеха в колледже
[196].
Все это переворачивает повествование с ног на голову. Судя по всему, Мэтьюс полагает, что «Индекс вызовов» — плохое окно, но в то же время такое табло результатов, в котором нуждается нация.
К счастью или к несчастью, влияние рейтинга невозможно отрицать. Мэтьюс постоянно подсчитывает число школ с индексом 1 — одна попытка сдать экзамен AP на одного ученика
[197]. В 1998 году их доля по всей стране составляла всего 1 %. В 2017-м она возросла до 12 %. В Вашингтоне (округ Колумбия), средоточии влияния Мэтьюса (в конце концов, он пишет для The Washington Post), их больше 70 %.
Для Мэтьюса «Индекс вызовов» был прицельной атакой на вялый и предвзятый статус-кво: точку зрения, согласно которой школы, где учится много богатых детей, хороши, а школы, где учится много бедных детей, плохи
[198]. Он с гордостью перечисляет школы с высоким рейтингом, где учатся дети из малообеспеченных семей. Он отмахивается от возражений: а как же дети из Истсайд Хай Скул в Гейнсвилле, штат Флорида, многие из которых читают хуже своих сверстников, или катастрофическое количество детей, бросающих школу, в Локк Хай в Лос-Анджелесе? В ответ на это Мэтьюс говорит, что эти школы заслуживают признания за свои усилия, а не осуждения за трудности, с которыми они сталкиваются.
Во всех статистических методах закодированы определенные взгляды на мир, который они стремятся измерить. В случае «Индекса вызовов» эти взгляды продиктованы воспоминаниями о Хайме Эскаланте и надеждами на распространение его педагогического подхода в масштабах всей страны. Ваше отношение к методу Мэтьюса в конечном итоге сводится к вашему мнению относительно его взглядов
[199].
Глава 20. Измельчители книг
В библиотеке жизни бродит зверь — химера под названием «цифровые гуманитарные науки». У нее тело литературного критика, голова статистика и растрепанная шевелюра Стивена Пинкера
. Кое-кто полагает восторженно, что это всполох света в темной пещере. Другие презирают ее, как слюнявую собаку, вонзившую клыки в первое издание «Госпожи Бовари». Чем же занимается это существо? Просто превращает книги в набор данных.
1. Что теоретически может пойти не так?
В прошлом году я прочел замечательную книгу Бена Блатта «Любимое слово Набокова — лиловый»
[200], в которой тексты великих прозаиков анализируются с помощью статистических методов. Первая глава («Будьте умеренны») исследует известное клише — совет начинающим писателям: «Избегайте наречий». Стивен Кинг, например, однажды сравнил наречия с сорняками и предупредил: «Дорога в ад вымощена наречиями». Итак, Блатт подсчитал количество наречий, оканчивающихся на — ly
(firmly — «непоколебимо», furiously — «яростно» и т. д.), в произведениях различных авторов. Вот что он обнаружил:
Пристрастие к наречиям, свойственное Джейн Остин, чьи романы входят в золотой фонд англоязычной прозы, казалось бы, убедительно опровергает такую точку зрения. Однако затем Блатт указал на забавную закономерность. Если взять весь корпус произведений того или иного автора, реже всего наречия встречаются в их величайших романах.
(Как измерялось «величие», рассказано в примечании
[201].)
