– Хорошо. – Я сделала глоток молока. Мама вынула форму с пирогом из духовки, поставила на стол и положила рядом ложку.
– Эй, береги столешницу! – Папа схватил кухонное полотенце, подсунул под раскаленную форму и сердито взглянул на маму, но та словно не заметила.
– Я сделала для мамы открытку.
– Здорово. Где же она? – поинтересовался папа с набитым ртом. – Принеси ее сюда, – обратился он к маме.
– Что принести? – переспросила та, стоя у раковины.
– Открытку на День матери.
Мама недоуменно покачала головой, как будто ничего не получала.
– Не помню, куда я ее положила.
– Должна быть где-то здесь. Посмотри в сумке.
– Не знаю, куда она подевалась. – Мама взглянула на меня и снова покачала головой. – Не знаю, не помню. – Она закурила и заткнула раковину пробкой, чтобы мыть посуду. Она никогда не ела вместе с нами. Я вообще ни разу не видела, как она ест.
У меня упало сердце. Кажется, я сказала лишнее.
– Ничего страшного, папа.
– Нет уж, раз ты своими руками сделала маме открытку, мы обязательно ее найдем и поставим на холодильник.
– Себ.
– Найди ее, Сесилия.
Мама швырнула ему в лицо кухонное полотенце. Я вздрогнула и уронила вилку. Папа сидел, закрыв глаза, с мокрой тряпкой на лице. Он положил приборы и так сжал кулаки, что костяшки стали цветом как пюре. Мне хотелось, чтобы он накричал на маму с яростью, равной ее собственной, но он сохранял мертвенное спокойствие.
– Я пошла на это гребаное чаепитие. Я была там, сидела за столом и ела печенье. Что еще вам от меня нужно? – Мама схватила пачку сигарет и выбежала на крыльцо.
Папа снял с головы полотенце, аккуратно свернул, положил на стол, взял вилку и сказал мне:
– Ешь.
Глава 27
Зимой Вайолет исполнилось четыре, а в начале весны нам позвонила воспитательница из детского сада и предложила встретиться в пятницу после занятий.
– Особенно беспокоиться не о чем, – произнесла она, подчеркнув слово «особенно», – но нам нужно поговорить.
Ты отнесся к этому предложению с недоверием, хотя в глубине души волновался. Что, наша дочь не хочет делиться фломастерами?
Мы уселись на детских стульчиках, едва не прижимая колени к подбородку. Воспитательница принесла нам воды в розовых пластиковых стаканах, пахнущих хозяйственным мылом.
Всем известно, что начинать разговор нужно с хорошего.
– Вайолет – чудесная девочка, очень способная и сообразительная. Она необычайно развита для своих лет.
Однако были случаи, когда Вайолет обижала детей в группе. Например, один мальчик боится садиться рядом с ней, потому что пару раз она сильно выкрутила ему пальцы, доведя до слез. Одну девочку сильно ткнула карандашом в бедро. Позавчера, на прогулке, стащила с другой девочки штаны и засунула ей в трусы горсть камней.
Кровь бросилась мне в лицо; я прикрыла шею, в уверенности, что та пошла пятнами. Мне было стыдно за дочь; какой ужас – мы вырастили ребенка, способного на подобные поступки. Я взглянула в окно на детскую площадку, усыпанную мелкими камушками, вспомнила, какой агрессивной Вайолет была в младенчестве, какой бесчувственной стала сейчас. Я легко могла представить, что она действительно совершила все перечисленное.
– Да, она извиняется, когда ее об этом просят, – замявшись, ответила воспитательница на твой вопрос. – Она понимает, что подобное поведение недопустимо, однако это ее не останавливает. Полагаю, на данном этапе нам следует установить для нее определенные последствия.
Мы обсудили стратегию поведения и поблагодарили за встречу.
– Каждый ребенок через это проходит. Проверяет границы. Скорее всего, ей просто здесь скучно. Ты видела эти пластиковые игрушки? Они же для младенцев. Сколько мы платим за садик?
Я задумчиво смотрела, как на дне твоего бокала пляшут пузырьки. По моему настоянию мы зашли выпить. Я надеялась, это поможет нам снять напряжение.
– Мы поговорим с ней, – рассудительно произнес ты. – Попробуем выяснить, что случилось. Наверняка ее что-то спровоцировало.
Я кивнула. Твоя реакция казалась мне нелепой. Вроде бы здравомыслящий человек, но когда дело касалось дочери, ты совершенно терял рассудок и был готов защищать ее, несмотря ни на что.
– Что молчишь? – сердито спросил ты.
– Я расстроена, разочарована. Да, конечно, мы поговорим с ней…
– Но?..
– Но я не удивлена.
Ты покачал головой. Ну вот, пошло-поехало.
– Другие дети ее возраста в таких случаях кусаются, дерутся или говорят «я не позову тебя на день рождения». А она действует… жестоко, расчетливо. – Я обхватила голову руками.
– Ей всего четыре, Блайт. Она еще шнурки не умеет завязывать.
– Я люблю ее, просто мне кажется…
– Правда любишь?
Как, наверное, тебе было сладко. Ты давно думал об этом и сейчас впервые произнес вслух. На барной стойке остались следы от стаканов.
– Я люблю ее, Фокс. Дело не во мне. – Мне вспомнилось, как аккуратно воспитательница подбирала слова.
Я вернулась домой одна, дала няне денег на такси. Вайолет уже спала. Я прилегла к ней на кровать, укрыла ноги покрывалом. Она шевельнулась, и я затаила дыхание. Ей не хотелось, чтобы я была рядом. Мне тоже часто этого не хотелось. Глядя на нее, спящую, я надеялась обрести нечто важное. Возможно, мне необходимо было почувствовать ее сладкий запах, чтобы вспомнить, откуда она взялась. Да, Вайолет неидеальна, с ней непросто, однако она моя дочь и я должна дать ей больше, чем даю сейчас.
Тем не менее, лежа в темноте и вспоминая разговор с воспитательницей, я испытала нечто вроде удовлетворения. Меня постоянно терзало ужасное, неотступное подозрение – с моей дочерью что-то не так, и теперь я убедилась, что неодинока в своих сомнениях.
Глава 28
На следующей неделе, отведя Вайолет в садик, я зашла в художественную галерею. В газете было объявление о выставке, получившей скандальную известность; ты скользнул по нему взглядом за утренним кофе и осуждающе покачал головой.
На стендах, крашенных матовой белой краской, висели фотографии из газет и журналов – портреты несовершеннолетних преступников, обвиняемых в убийствах. На снимках – дети, едва доросшие до юношеских прыщей и катания на американских горках.
Какие у этих мальчишек крошечные гениталии, недоразвитые, безволосые, бесполые, подумала я. Двое из убийц – девочки. Обе улыбались во весь рот. У одной были брекеты. Наверняка она каждый месяц ходила с матерью к ортодонту на осмотр, выбирала, какого цвета поставить железки, а после просила клубничное мороженое, потому что ничего другого есть невозможно – слишком больно.
