– Я возьму, – сказала я, увидев, что продавщица ставит картину обратно в стопку.
– Вот эту? – Та сняла очки и удивленно взглянула на меня.
– Да, с матерью и ребенком.
– Это Мэри Кэссетт
[1]. Разумеется, копия, не оригинал. – Женщина засмеялась, как будто я и так должна была догадаться, насколько абсурдно полагать, что это оригинал.
– А кто здесь изображен? Сама художница?
– Нет, у нее не было детей. Возможно, поэтому она так любила рисовать матерей с детьми.
Я принесла картину домой и повесила в комнате малыша. Вернувшись с работы, ты увидел, как я поправляю раму, и пренебрежительно хмыкнул.
– Не нравится?
– Как-то на тебя не похоже. В комнате у Вайолет ты вешала всяких зверюшек.
– А мне нравится.
Я хотела такого ребенка, мечтала ощущать на щеке прикосновение пухлой ручки. Мне отчаянно не хватало осязаемой любви.
Глава 35
Вайолет безмолвно наблюдала, как мое тело растягивается и изменяется. Малыш ворочался в животе весь день напролет, дрыгая крошечными пяточками. Мне нравилось лежать на диване с задранной футболкой, напоминая всем нам, что он здесь. Мы – семья из четырех человек.
– Снова возится? – спрашивал ты из кухни, моя посуду.
– Да, опять за свое, – кричала она тебе, и мы вместе смеялись.
Благодаря малышу наши отношения изменились, хотя точно и не скажешь, в чем именно. Мы стали добрее друг к другу, в то же время между нами образовалась дистанция – ты заполнял ее работой, а я сосредоточилась на себе. Точнее, на ребенке. Мы с ним счастливо сосуществовали вместе. Мать и сын.
Когда доктор ткнула пальцем в беспорядочные белые пятна на экране и сообщила: «У вас мальчик», – я закрыла глаза и впервые в жизни возблагодарила Господа. Два дня я хранила эту новость в себе; только на третий день ты удосужился спросить, что показало УЗИ. Во время первой беременности ты ходил со мной на каждое исследование. В последнее время мы общались только перед сном. У тебя появилось несколько крупных проектов, твое внимание занимали новые клиенты с большими деньгами. Я мало нуждалась в тебе, ведь у меня был сын.
Вайолет вызвалась помочь мне разобрать ее младенческие одежки. Мы устроились в прачечной и принялись складывать крошечные пижамки, которые я доставала из сушильной машины. Вайолет подносила их к лицу, вдыхала запах, словно вспоминая раннее детство. Она надела вязаный свитерок на куклу и принялась ее баюкать. Я поразилась, с какой нежностью она прикасается к пупсу, как ласково с ним разговаривает.
– Вот так ты делала. – Она осторожно качнула куклу два раза вправо, два раза влево, потом снова два раза вправо.
Сперва я не поняла, что она имеет в виду. Я взяла куклу у нее из рук и попробовала покачать так же. Тело моментально вспомнило движения. Вайолет не ошиблась. Я засмеялась, она тоже.
– Я же говорила!
– Ты совершенно права.
Удивительно, что она до сих пор это помнит. Вайолет положила руки мне на живот и повторила те же самые движения, укачивая младенца в моей утробе. Мы втроем принялись танцевать под ритм работающей стиральной машины.
Глава 36
Я чувствовала, как головка проходит сквозь огненное кольцо. На меня нахлынула эйфория. Ты наблюдал, как я вынимаю его из отверстия в своем теле и осторожно кладу поверх жилища, в котором он обитал двести восемьдесят три дня. Наконец-то. Он посмотрел на меня, выгнул спину, открыл рот и пополз, блестя остекленевшими темными глазами. На его сморщенных ручках было слишком много кожи. Как только он нащупал мою грудь, маленький подбородочек задрожал. Настоящее чудо. Я подтащила его ближе, прижала сосок к губам. Руки тряслись от избытка окситоцина. Вот, держи, малыш. Он казался мне самым прекрасным созданием на белом свете.
– Как похож на Вайолет, – протянул ты, заглядывая мне через плечо.
Для меня он ни капли не был похож на Вайолет. Не ребенок, а семь фунтов чистоты и блаженства. Я боялась, что он вот-вот растает, словно сновидение. За что мне такое счастье? Я прижимала его к себе целую вечность, пока меня не отправили в ванную. В унитаз хлынула кровь. Посмотрев вниз, я подумала о дочери. А потом о сыне, лежащем за дверью в стеклянной коробке.
Я почти не помню, как он пришел в этот мир.
Зато до мельчайших подробностей помню, как он его покинул.
1969
В двенадцать лет у Сесилии начались месячные. К тому времени ее грудь стала больше, чем у остальных девочек в классе. Сесилия ходила, ссутулившись, стараясь скрыть признаки женственности. Этта почти с ней не разговаривала и тем более не обсуждала переходный возраст. Сесилия слышала от других девочек про кровь, но все равно испугалась, увидев на трусах красные пятна. Она открыла мамин шкафчик в ванной, надеясь найти прокладки, но их там не оказалось. Она согнулась от боли, увидела, что трусы промокли от крови, и решила рассказать матери.
Сесилия постучала в дверь, но Этта не отозвалась. В этом не было ничего удивительного – в три часа дня она обычно спала. Девочка приблизилась к кровати и позвала мать по имени. Когда Сесилия сообщила Этте о месячных, та вздохнула – то ли от жалости, то ли от отвращения.
– Ну и что тебе от меня нужно?
Сесилия не ответила; она не знала, что сказать. У нее сдавило горло. Этта открыла тумбочку и достала из красной косметички две таблетки, спрятанные от Генри. Она вручила их дочери, снова улеглась и закрыла глаза.
Сесилия положила таблетки на тумбочку и вышла из спальни. В коридоре нашла мамин кошелек, взяла оттуда мелочь и отправилась в аптеку. Сгорая от стыда и стараясь не смотреть на молодого кассира, заплатила за прокладки. Вернувшись домой, Сесилия набрала ванну, но стоило ей погрузиться в горячую воду, как Этта пришла в туалет. Она помочилась, не открывая глаз, и удалилась.
Ближе к вечеру Сесилия вновь подошла к материнской спальне. В ее груди бурлила неожиданная, неведомая ярость. Она вошла в комнату, включила свет и встала у кровати, крепко сжав кулаки. Как ни странно, ей хотелось, чтобы Этта ее ударила: это означало бы, что она существует в ее маленьком угрюмом мирке. Уже несколько месяцев Сесилии казалось, что для матери она мертва. Этта проснулась, взглянула на нее.
– Ударь меня, Этта, – дрожа, произнесла Сесилия. – Давай, ударь меня.
Она никогда раньше не называла мать по имени.
Этта безучастно посмотрела на взволнованную дочь, потом на выключатель на стене, снова вздохнула, положила голову на подушку и закрыла глаза. Внизу послышались шаги: Генри бродил по кухне. Ему хотелось ужинать, но ужина не было. Две таблетки по-прежнему лежали на тумбочке. Сесилия не понимала, почему ей не хочется, чтобы Генри о них узнал. Она спустила их в унитаз.
