На следующее утро Генри отвез ее на железнодорожную станцию. Он не произнес ни слова, даже не попрощался. Сесилия понимала – это не со зла. Впервые в жизни она поцеловала его в колючую щеку – после смерти Этты Генри редко брался за бритву – и прошептала: «Спасибо».
Выйдя из машины, Сесилия поправила свой единственный приличный наряд, купленный на первую зарплату, – сиреневую вельветовую юбку и шифоновую блузку из секонд-хенда. Остальные вещи были сложены в бирюзовый чемодан Этты с монограммой – свадебный подарок Генри, которым она ни разу не воспользовалась. Этта не хотела никуда уезжать.
В восемнадцать лет Сесилия обладала классической красотой, которой была лишена ее мать. Она рассчитывала, что в большом городе привлекательная внешность принесет ей больше выгоды. Стоило ей выйти из такси, как она увидела Себа Уэста. Он работал швейцаром в дорогом отеле, на который у Сесилии не было денег; она ничего не знала о городе, кроме названия отеля, потому и попросила таксиста привезти ее туда. Себ подал ей руку в белой перчатке. С тех пор они не расставались.
Себ показал Сесилии город и познакомил с многочисленными друзьями, один из которых помог ей найти работу у своего дяди, державшего дорогую контору по прокату лимузинов. Сесилия оформляла заказы, поддерживала порядок в офисе и ходила на ланч с другими девушками из конторы. С помощью одной из них она сняла крошечную студию над заколоченной картинной галереей, но ее скудного жалованья не хватало на жизнь в большом городе. Себ переехал к ней, чтобы разделить расходы на аренду, и оплачивал почти все ее траты. Они официально стали парой.
Сесилия наслаждалась новой жизнью: ей нравилось чувствовать себя нужной, покупать кофе на улице, читать стихи в парке во время обеденного перерыва, встречаться с людьми, ничего не знавшими о том, кто она и откуда приехала.
Вскоре она осознала, какое действие оказывает на мужчин: прохожие оборачивались ей вслед, коллеги из конторы так и норовили прикоснуться. Их внимание заставляло ее чувствовать свою власть – и в то же время уязвимость. Себ и Сесилия часто ходили в кафе или на поэтические вечера в богемные заведения. Стоило ему отвернуться, как она ощущала себя добычей. Даже его друзья, знающие, что они пара, пытались привлечь ее внимание.
Как-то раз, когда Себ удалился в уборную, его друг Ленни, которого тот любил и уважал, прижал Сесилию к барной стойке и засунул язык ей в рот. Она оттолкнула его, однако поцелуй ей понравился.
Впервые в жизни Сесилия почувствовала себя желанной. В ней пробудилась неожиданная смелость. Она частенько стала позволять себе подобное с Ленни и вскоре начала встречаться с ним в обеденных перерывах. Ленни лил мед ей в уши: обещал устроить в модельный бизнес, твердил, что ей не следует работать в скучном офисе и спать со швейцаром. Он утверждал – в ней что-то есть. Сесилия рассказала ему, что любит поэзию, хочет работать в издательстве и мечтает, чтобы ее стихи опубликовали. Она никогда не делилась этим с Себом. Ленни пообещал познакомить ее с одним своим другом, у которого большие связи, и предложил бросить Себа и переехать к нему.
Через неделю Сесилия поняла, что беременна.
Она потеряла все так же быстро, как и получила.
У Себа не оказалось никаких сбережений. Он уговорил ее переехать к его родителям в пригород и пообещал, что, как только станет больше зарабатывать и сможет позволить себе покупку жилья, все изменится. Он боялся создавать семью, его пугала ответственность. У него было счастливое детство: семейные ужины на День благодарения, каникулы на природе с палаткой.
Сесилия впала в отчаяние.
Когда она набралась храбрости и сообщила Себу, что хочет сделать аборт, тот велел ей больше никогда об этом не заикаться. Если мысль о том, чтобы родить от него ребенка, приводит ее в такой ужас, пусть просит деньги на аборт у отчима.
Перед глазами у Сесилии стоял образ повесившейся матери.
Она почувствовала себя обманутой, загнанной в ловушку. Это ее сломило.
Глава 74
Между разрывом с Джеммой и событием, вновь вернувшим ее в мою жизнь, прошел ничем не примечательный год. Вайолет исполнилось тринадцать. Мы с ней почти не виделись – ты ухитрился так переиграть наше расписание, что она приходила ко мне всего на один день в неделю. Однажды я написала юристу, который помогал одной знакомой с разводом. Мы договорились созвониться, но когда в назначенное время раздался телефонный звонок, я не взяла трубку. Мне больше не хотелось бороться; кроме того, Вайолет выглядела вполне довольной жизнью без меня.
Поэтому я удивилась, когда позвонил учитель и предложил поехать с классом Вайолет на ферму: одна из матерей, обычно ездившая на такие мероприятия, заболела. От одной мысли о том, что Вайолет будет третировать меня перед одноклассниками, мне стало не по себе, тем не менее я согласилась. Вечером я зашла к Вайолет и сообщила, что поеду с ней. Она никак не отреагировала, поглощенная плетением браслета из бисера.
В автобусе я села в середине, рядом с чьим-то отцом, всю дорогу читавшим почту на телефоне, не обращая внимания на гвалт возбужденных школьников. Вайолет заняла место на несколько рядов позади меня, у окна. Ее соседка, высокая девочка с рано проявившейся грудью, повернулась к ней спиной и принялась о чем-то шептаться с подругами, сидевшими через проход; у них были одинаковые французские косы.
Вайолет не отрываясь смотрела в окно. Казалось, она не обращает внимания на шепот, но я видела – ей прекрасно слышно. Я заметила, как она судорожно сглотнула, и все поняла. Мне известно, каково это – быть изгоем. Я-то думала, Вайолет не старается вписаться в коллектив, ей комфортнее в одиночестве. Она всегда сильно отличалась от других девочек.
Когда мы приехали на ферму, я заняла место в хвосте группы. Вайолет старалась держаться рядом с одноклассницами, те же почти с ней не разговаривали. Группа остановилась у входа в яблоневый сад. Вайолет оглянулась, высматривая меня. Я помахала ей рукой. Она перекинула волосы через плечо и присоединилась к одной из компаний. Пока фермер рассказывал, как правильно срывать яблоки с ветки, девочки громко болтали. Учитель раздал пластиковые мешки.
Мы должны были провести час в саду, потом нас ждал мастер-класс по выпечке пирогов. Я бродила среди деревьев, стараясь держаться поодаль от других родителей – те тоже соблюдали дистанцию, – пока не наткнулись на яблони Макинтош. Впереди маячила знакомая красная куртка. Вайолет шла одна. Она необычайно грациозно поднимала тонкую руку к ветвям, ощупывала каждое яблоко, выискивая несовершенства, а затем, сорвав плод, вдыхала его запах. Она выглядела очень взрослой; лицо утратило детскую пухлость, четко проявилась линия подбородка. В ней начала расцветать женственность, однако двигалась она совсем как ты: так же переносила вес с ноги на ногу, так же складывала руки за спиной. Зато посадка головы у нее, как у меня – подбородок вздернут, взгляд направлен вверх, будто она обдумывает ответ и подбирает подходящее слово из словарного запаса, растущего быстрее, чем ее длинные ноги.
