Но все-таки Ашотик попался. В 83-м, после нашумевшего самоубийства замминистра, покровители из МВД сдали его, чтобы выслужиться перед гэбэшниками, вошедшими тогда в силу. На семейном совете решили, что вину на себя возьмет и сядет жена, Асмик Арутюновна, выпускница консерватории по классу арфы: ей как матери двоих несовершеннолетних детей срок светил поменьше, да и то до первой серьезной амнистии. Ведь пошив хороших джинсов, конечно же, преступление, но не мокруха все-таки! Так оно и случилось, а потом началась Перестройка. Ашотик наконец вышел из цехового подполья, но, несмотря на солидный стартовый капитал, в олигархи не выбился: как и большинство советских теневиков, он оказался для этого слишком законопослушен…
На заре «Сантехуюта» Ашотик, штамповавший в ту пору водогрейные насадки на краны, в трудную минуту выручил Свирельникова деньгами и, хотя заломил жуткий процент, возврата, надо отдать ему должное, ждал терпеливо, без истерик и несколько раз безропотно продлевал срок. Михаил Дмитриевич это помнил и ценил.
– Как у тебя с «Филями»? – одними губами шелестнул Ашотик, дернул плечом и тревожно оглянулся, словно вокруг теснились не соратники по бизнесу, а принципиальные советские обэхээсники.
– Тянут, – вздохнул Свирельников. – Может, из-за Толкачика?
– Из-за Толкачика как раз могли бы и поторопиться, – чуть заметно улыбнулся Ашотик, намекая на сложные отношения между столичным начальством и кремлевским руководством.
– Что-то не торопятся!
– Поторопятся, я знаю. Получишь «Фили» – позвони! Есть интересное предложение! Не пожалеешь…
– Позвоню.
В этот миг из юбилейного кабинета выскочил радостный Газон.
– Ну как?
– Поцеловал! – гордо доложил он. – Звони! Гульнем, пока холостые! – И скрылся в толпе параситов.
Михаил Дмитриевич поднял букет повыше, придал лицу выражение лучезарной поздравительности и решительно шагнул в кабинет. Новорожденный, крепкий еще, но совершенно седой шестидесятник, стоял около длинного стола заседаний, заваленного цветами, словно свежая могила. В его глазах была приветливая тоска юбиляра. В руках он держал изукрашенное жемчугами Евангелие, но, завидев вошедшего, сунул томик в штабеля подарков и нахмурился, приготовившись слушать лесть.
– Поздравляю, Андрей Викторович! – широко улыбнулся Свирельников, протягивая цветы.
Помощник, тихое существо с пробором, не допустив до начальства, перехватил букет.
– Спасибо, что вспомнил! – испытующе глянув на поздравителя, ответил юбиляр.
Конечно, издевался: как тут забудешь, если у него в папке лежит-дожидается визы контракт на «Фили-палас».
– А это, – Свирельников открыл бархатную коробку, – вам, в коллекцию! И желаю такого же долголетия, как у этого кинжала!
– Разбираешься! – улыбнулся новорожденный, принимая и оглаживая подарок. – Не переживай! Поддержим тебя!
– Спасибо! – благодарно выдохнул Михаил Дмитриевич.
– Но учти, если будет хоть одно нарекание по качеству работ…
– Это исключено! Я на рынке с девяностого года.
– Да зна-аем: ветеран капитализма! – Юбиляр усмехнулся с добродушной непримиримостью и протянул Свирельникову руку для прощального пожатия. – Не подводи! Ты ведь офицер?
– Офицер.
– Должен понимать: вчера коммунизм строили, сегодня – капитализм, завтра еще чего-нибудь придумают… А мы должны Россию строить, как бы это ни называлось! Понял?
– Понял! – кивнул директор «Сантехуюта», до последнего момента надеявшийся, что юбиляр пригласит его на банкет.
Когда-то Андрей Викторович был секретарем райкома партии, в 91-м впал в ничтожество и даже, говорят, запил. Но потом, когда вся эта галдящая длинноволосая демократия, рассевшись по чужим кабинетам, вдрызг развалила городское хозяйство, о нем вспомнили и вернули. Он снова поднялся, приспособился, научился говорить про общечеловеческие ценности, брать откаты, однако ко всему, что случилось в Отечестве за последние пятнадцать лет, относился, судя по некоторым признакам, как к какому-то дурному партийному уклону, вроде хрущевской кукурузомании, который когда-нибудь обязательно исправят и осудят…
Помощник, провожая, интимно погладил Михаила Дмитриевича по спине и шепнул, что сегодня все решено и ему обязательно позвонят.
«Ага, – обрадовался директор «Сантехуюта», – значит, фитюгинские денежки и пригодятся!»
Замешкавшись, он еле увернулся в дверном проеме от бушприта фрегата «Штандарт», вплывавшего в кабинет юбиляра.
– А разве не твоя очередь? – вернувшись в приемную, спросил Михаил Дмитриевич Ашотика.
– Жалко морячков! – вздохнул бывший цеховик. – Ну, какой?
– Очумел, по-моему. А ты что даришь?
– Так, одну вещь… – неопределенно ответил осторожный армянин. – Позвони, когда «Фили» получишь! Не пожалеешь!
Спускаясь вниз по лестнице, Свирельников услышал в нижнем холле знакомое раскатистое «без всяких-яких» и схоронился за колонной: встречаться с Вовико ему было неловко.
17
– Куда едем? – спросил Леша.
– В офис. Кто-нибудь звонил?
– Отец Вениамин. Просил напомнить про болтики…
– Болтики? Ах, ну да – болтики…
Они тронулись, и вскоре, оглянувшись, Свирельников заметил серые «Жигули».
«Да и черт с ними! Вот ведь как жизнь чудно устроена: если бы на него не наехал центр из-за Толкачика, может, еще с «Филями» и потянули бы. А тут раз – и решили! Прав, прав Алипанов: когда пируют великаны, лилипуты сыты крошками! Господи, от чего только не зависит жизнь и состояние человека! От любой ерунды! Но на банкет, гад, не пригласил!..»
– Леша, – приказал он. – Видишь, серая «копейка» сзади?
– Вижу! – подтвердил водитель, глянув в зеркало.
– Подпусти поближе!
– Сейчас.
Вскоре «жигуль» оказался настолько близко, что можно было рассмотреть номер на переднем бампере. Можно – да нельзя! Жестяная табличка оказалась густо замазана грязью.
– Отрывайся! – распорядился директор «Сантехуюта» и набрал номер Алипанова.
– Аллёу. Ты где?
– Еду. Ну, как у нас там?
– Пока – никак. Работаю. Узнал номер девочек?
– Узнал. Записывай. Фирма «Сексофон»…
– Саксофон? – удивился бывший опер.
– Нет, «Сек-со-фон».
– Ишь ты! Какие у нас все-таки люди талантливые! А как их звали?
– Не помню. Беленькая и черненькая. Беленькая с глазом…
– Неужели?!
– …На пояснице.
– Ух ты! Разберемся. Этот-то так за тобой и катается?
