– Вакуума? И так один ва-аку-у-ум… – Она зарыдала в голос. – Зачем мне вакуум? Я ребенка хочу!
– Ты сама еще ребенок.
– Ага, как трахать меня – так не ребенок!
– Я тебя не трахаю, а люблю.
– Любят по-другому. А ты трахаешь, трахаешь, трахаешь…
– Ну, не плачь! – просил он, целуя соленые щеки. – Я больше не буду. Хочешь, пойдем куда-нибудь? В ресторан…
– Хочу. Когда? – деловито спросила девушка, вытирая слезы.
– Когда хочешь. Завтра.
– Завтра? Не обманешь? Ты всегда обещаешь, а потом у тебя то переговоры, то еще какая-нибудь чухня!
– Не обману! – Он погладил ее по голове, как гладил когда-то Аленку. – Что ты еще хочешь?
– Две вещи.
– Какие?
– Я куртку видела в «САШе»… Хочу!
– Нет вопросов.
– Дорога-ая!
– Нет вопросов. Еще? Вторая вещь?
– Это не вещь.
– А что это?
– Это ты.
– Я?
– Да – ты! Еще я хочу тебя. Прямо сейчас.
– Ты что, мазохистка?
– Не знаю, наверное… – улыбнулась Светка сквозь слезы и села к нему на колени.
В этот момент зазвонил «золотой» мобильник.
– Привет! Узнал?
– Конечно! – ответил Свирельников: голос Жолтикова, противоестественно ласковый, спутать было невозможно.
– Он подписал. Ты готов соответствовать вызову времени?
– Да. Когда?
– Возможно, сегодня. Команды еще не было, но может поступить в любой момент. Помнишь, сколько в справке должно быть страниц?
– В какой справке?
– В той самой. И мне пару страничек прихвати. За хлопоты.
– А-а, понял! – Свирельников догадался, что конспиративный Жолтиков подразумевает деньги для начальника департамента и пару тысяч для себя – за посредничество.
– Будь на связи! Как только – так сразу. Пока!
– Пока!
Обрадованный директор «Сантехуюта» отечески поцеловал Светку, ссадил с коленей и начал быстро одеваться.
– А как же я? – захныкала она.
– А ты готовься к вакууму!
24
Михаил Дмитриевич, чрезвычайно довольный звонком Жолтикова, по-школярски помахивая кейсом, весело спустился вниз. Джипа у подъезда не оказалось, хотя, по расчетам, Леша должен был бы уже вернуться. Директор «Сантехуюта» вместе с досадой вдруг ощутил в теле запоздалую готовность к любоделию, такую настоятельную, что даже решил ненадолго воротиться к Светке. Обдумывая солидный предлог для повторного появления (ведь нельзя же просто сказать девчонке, что накатило!), он в рассуждении огляделся и сразу охладел: на противоположной стороне большого внутреннего двора стояла серая машина. Но те самые «Жигули» или другие, разглядеть с такого расстояния невозможно. А подойти ближе, помня алипановские наставления, Свирельников не отважился.
«Хоть бинокль с собой вози!»
В этот момент подъехал джип.
– Пробки! – виновато сообщил Леша.
– Забрал болтики?
– Забрал. – Водитель кивнул назад, в сторону багажника. – Два ящика. Еле дотащил со склада.
– Ничего. Дело богоугодное. А ты, кстати, в Бога-то веришь?
– Наверное…
– Как это – наверное?
– Ну, как сказать. Верю, что кто-то за нами смотрит и управляет. Не может ведь, чтобы все само собой делалось. Без ГАИ – такой бардак начнется!
– А сейчас, значит, не бардак?
– Бардак, конечно, но жить можно.
– Ладно, поехали!
– Куда?
Посмотрев на часы, Свирельников прикинул, что успевает заскочить к матери и разобраться с запившим Федькой.
– В Мневники! – приказал он. – Быстро!
Минка хоть и была забита машинами, но, к счастью, двигалась, а не стояла, как обычно. Вообще удивительно: ну какие, к черту, реформы и технотронные прорывы, если правительственную трассу разгрузить не могут! Носятся с мигалками по встречной – только людей бесят. И так всегда: пока к власти рвутся – все им плохо, все надо поменять и перестроить. А потом, как дорвутся до мигалок и на встречную полосу выскочат, оказывается, все в Отечестве нормально, ничего особенно менять не нужно. И так всегда…
Внимательно оглянувшись, Михаил Дмитриевич «хвоста» не обнаружил.
«Прямо как Штирлиц, едрена вошь!»
Зазвонил «золотой» мобильник, и на дисплейчике высветился номер Алипанова.
– Аллёу!
– Ну что?
– А у тебя как дела?
– Сначала показалось: снова появился, а сейчас вроде никого…
– Еще появится! – успокоил опер. – Значит, докладываю: «Сексофон» я пробил. Там, оказывается, мой бывший подчиненный крышует. Ни к тебе, ни к твоему Шутилкину никаких претензий. И вообще они такими вещами не занимаются. Врет, конечно…
– А кто же тогда за мной следил?
– А вот это вопрос действительно интересный! Мне надо подумать. Ты тоже подумай!
– О чем?
– О разном. Кому ты должен? Кто тебе должен? Могут быть и личные мотивы. Рога ты никому в особо крупных размерах не наставлял? За это тоже могут…
– Нет! Сказал же! А может, все-таки Фетюгин?
– Зачем?
– Ну, сначала не хотел отдавать. Нанял. Потом, когда ты его прижал, испугался, а заказ снять забыл.
– Забыл? Вряд ли. Скорее, людям отбой дали, а они могли сами, на свой интерес продолжить… Человек ты не бедный. Есть что взять. Версия, конечно, дохленькая, но проверить надо. Если что – сразу звони!
Нажав «отбой», Свирельников еще раз рассмотрел машины, двигавшиеся поблизости. Ничего подозрительного. С высокой эстакады Третьего кольца открылся вид на Москву, смутный и расплывчатый от смога, похожий на дорогую иллюстрацию, прикрытую для сохранности папиросной бумагой. Далеко впереди, справа от Университета, можно было рассмотреть высокий уступчатый силуэт нового «Фили-паласа», за который так долго и жестоко воевал директор «Сантехуюта». И отвоевал!
Михаил Дмитриевич победно вздохнул и набрал номер Зинаиды Степановны, но никто не снял трубку: когда брат входил в штопор, мать отключала телефон, чтобы не звонили собутыльники, на расстоянии чувствовавшие дружественный запой и желавшие приобщиться.
– Останови где-нибудь, торт купим! – приказал он водителю.
…Федька смолоду был гордостью семьи, школу окончил с серебряной медалью, учителя говорили, у мальчика замечательные способности, особенно к иностранным языкам. В семье его уважали. Когда младший сын делал уроки (они тогда еще жили в коммуналке), отец, чтобы не мешать, отгораживал телевизор листом фанеры, выключал звук и прикладывал к уху специальный наушник, сконструированный из старой черной телефонной трубки. Если на экране забивали гол, отец только багровел, разевал в беззвучном восторге (или негодовании) рот и колотил себя кулаками по коленкам. Старшему брату было обидно: ему-то в школьные годы такого уважения не выказывали.
