Айя вошла, села на постель рядом с хозяйкой и взяла ее за руку.
– Навина, что мне делать? – прошептала Гвен. – Скажи, что мне делать? – (Старая женщина смотрела в пол и молчала.) – Помоги мне. Прошу тебя, помоги. Я уже сказала Верити, что родился только один ребенок.
– Леди, я не знаю.
Гвен снова залилась слезами:
– Должен быть какой-то выход. Должен быть!
Навина мгновение колебалась, потом вздохнула:
– Я найду женщину в деревне смотреть за дитёй. – (Гвен в недоумении уставилась на нее. Она предлагала ей отдать ребенка чужой женщине? Ее собственного ребенка?) – Это один выход.
– О, Навина, неужели я могу отдать ее вот так?
Сингалка протянула ей руку:
– Вы должны доверять мне, леди.
Гвен покачала головой:
– Я не могу так поступить.
– Леди, вы должны.
Гвен уныло повесила голову, потом подняла взгляд и заговорила дрожащим голосом:
– Нет. Должен быть другой выход.
– Еще только один, леди.
– Какой?
Навина взяла в руки подушку.
Гвен ахнула:
– Задушить ее?
Старуха кивнула.
– Нет! Только не это. Ни в коем случае!
– Люди так делают, леди, но это нехорошо.
– Да, нехорошо, это просто ужасно, – подтвердила Гвен и, стыдясь, что они заговорили о таких вещах, закрыла лицо ладонями.
– Я думаю, леди. Пойти в дальнюю долину с дитёй. Вы платить немного денег?
Мгновение Гвен молчала, глядя прямо перед собой помутившимися от слез глазами. Она задрожала. Правда состояла в том, что она не могла оставить у себя этого младенца. Если оставит, ее могут выгнать из дому с ребенком, который явно был не от мужа. И она, вероятно, никогда больше не увидит своего мальчика. Куда она пойдет? Даже родителям, наверное, придется отвернуться от нее. Без денег, без дома, для девочки такая жизнь будет куда хуже, чем в деревне. По крайней мере, она будет недалеко, и, может быть, в один прекрасный день… Гвен застыла. Нет. Правда состояла в том, что этот день никогда не наступит. Если она сейчас отошлет прочь своего ребенка, то не увидит его больше никогда.
Она посмотрела на Навину и прошептала:
– Что я скажу Лоуренсу?
– Ничего, леди. Я прошу вас. Как его сестре, мы скажем, родилось только одно дитё.
Гвен кивнула. Навина права, но как сказать такую страшную ложь мужу, содрогаясь от ужаса, подумала несчастная женщина. Верити – это одно, с Лоуренсом будет гораздо сложнее.
Глаза Навины наполнились слезами.
– Так лучше. Хозяина станут презирать, если вы ее оставите.
– Но, Навина, как такое могло случиться?
Старуха покачала головой, глаза ее были полны глубокой боли.
Айя даже не пыталась скрыть свое горе, и от этого Гвен стало еще хуже. Она закрыла глаза и сразу увидела одно: свои французские трусики, лежащие на полу номера в отеле. Она заставила себя вернуться мыслями к тому вечеру, когда был бал, попыталась вспомнить каждую деталь, дошла до момента, когда Сави гладил ее по виску, потом… ничего. Застряв на промежутке времени, которого она не могла заполнить воспоминаниями, Гвен почувствовала, что над ней совершили насилие. Что он сделал?! Что она позволила ему сделать? В памяти у Гвен запечатлелось только, как она очнулась полуодетая, когда вошла Фрэн. И снова она подивилась: возможно ли, чтобы у близнецов было два отца? Мысль о том, что это невероятно, лишь усилила ощущение испытанного насилия, и у Гвен дико заколотилось сердце. Хью должен быть сыном Лоуренса. Должен.
– Леди, не расстраивайтесь. – Навина взяла руку Гвен и погладила ее. – Вы хотите назвать дитё?
– Я не знаю, какое имя подойдет ребенку, который…
– Лиони – очень хорошее имя.
– Пусть так. – Гвен помолчала. – Но я должна увидеть ее еще раз.
– Нехорошо, леди. Лучше пусть уйдет сейчас. Не грустите, леди. Это ее судьба.
Глаза Гвен защипало от слез.
– Я не могу отослать ее прочь, не увидев еще раз. Пожалуйста. Может, запрем дверь в коридор? Я должна ее увидеть.
– Леди…
– Принеси ее, чтобы я могла, по крайней мере, приложить ее к груди хотя бы раз, прошу тебя, прежде чем ее возьмет к себе кормилица из деревни в долине.
Со вздохом, выражавшим, как она устала, Навина поднялась на ноги:
– Сперва мы подождем, пока сестра хозяина не уедет.
Они молча ждали. Наконец машина Верити отъехала от дома, Навина закрыла ставни в спальне и принесла девочку.
На ней не было синяков, личико совсем не красное, как у Хью. Прекрасный ребенок цвета кофе с молоком.
– Она такая маленькая, – прошептала Гвен и погладила гладкую как шелк щечку девочки.
Малышка присосалась к материнской груди, как только Навина ее приложила. Ощущение было довольно странное, к тому же поражала темнота кожи младенца на фоне белой груди. Гвен задрожала, отцепила младенца от соска, и глаза девочки широко раскрылись; она возмущенно крикнула и стала сосать воздух. Гвен отвернулась к стене:
– Забери ее. Я не могу.
И хотя голос Гвен прозвучал резко, острая боль от сознания того, что она отвергает собственную плоть и кровь, была хуже боли, испытанной во время родов. Навина взяла ребенка:
– Два дня меня не будет.
– Приходи ко мне сразу, как только вернешься. Ты уверена, что найдешь кого-нибудь?
– Я надеюсь, – пожала плечами Навина.
Гвен посмотрела на Хью, ей отчаянно хотелось крепко прижать его к себе от страха, что и сына у нее тоже заберут.
– За ней последят как надо?
– Она будет расти хорошо. Я зажгу свечу, леди? Это дает покой. Поможет вам отдохнуть. Вот вода. Я принесу горячий чай и уйду. Чтобы успокоить сердце, леди.
В голове у Гвен носились неуемные мысли. Она протянула дрожащую руку за стаканом воды. Есть ли кто-нибудь, кто мог бы заступиться за нее? Но был и другой вопрос: почему у ее ребенка такой цвет кожи? Поиск ответа на него требовал времени, которого у нее нет. Она только что произвела на свет младенца, который явно был не от ее мужа, и, если она заговорит о той ночи после бала, никто не поверит, что она не вступила в интимную связь с Сави по своей воле. Она позволила ему войти в свою комнату, разве нет? Лоуренс откажется от нее, и Верити получит брата в свое полное и безраздельное владение. Проще некуда. А если она начнет задавать кому-нибудь вопросы, то будет вынуждена признаться в рождении Лиони. А она этого не сделает. Никогда.
Сперва Гвен шокировал цвет кожи младенца, но сердце ее замерло оттого, что́ на самом деле означал этот цвет. Она чувствовала себя потерянной. Забытой Богом. Рука у нее так дрожала, что вода выплеснулась из стакана, намочила ночную рубашку и потекла по груди. Казалось, никогда больше ей не обрести мира в душе и не спать спокойно, раз она согласилась на такой ужасный поступок. И чувство вины наверняка не позволит вернуть то счастье, которое она обрела с Лоуренсом. Темные глаза дочери то и дело всплывали перед ее мысленным взором – невинное дитя, нуждавшееся в матери, – и на мгновение жажда держать на руках и баюкать обоих своих детей стала сильнее желания сохранить в неприкосновенности брак. Она взяла из кроватки Хью и покачала его, потом снова залилась слезами и плакала без остановки. Но, вспомнив доверчивую улыбку Лоуренса и его крепкие руки, обнимавшие ее, Гвен поняла, что не может оставить при себе свою малышку. Тоска въедалась в сердце от сознания того, что у них с дочерью не будет общих воспоминаний. Но хуже, гораздо хуже то, что это бедное дитя, ни в чем не повинное, будет жить без отца и без матери.
