Лоуренс взял ее руку:
– Гвен, тебе удается хотя бы немного поспать? Ты такая бледная.
– Вообще-то, нет. Я так долго засыпаю, что Хью успевает снова проснуться.
– Меня беспокоит, что ты как будто сама не своя.
– Ради бога, Лоуренс, я только что родила ребенка! Чего ты ждал?
– Только того, что ты будешь выглядеть немного более счастливой. Я думал, кормление Хью будет так утомлять тебя, что ты станешь засыпать мигом.
– Ну, я не могу. – Она говорила отрывисто, почти что гавкала на него и устыдилась, заметив печаль на лице мужа. – Малыш тоже мало спит.
Лоуренс нахмурился:
– Я еще раз позову Джона Партриджа.
– Это ни к чему. Я просто устала.
– Тебе станет лучше, если ты выспишься. Может, ограничить время кормления?
– Если ты так считаешь, – сказала Гвен, но не стала добавлять, что обретает внутренний покой только тогда, когда Хью сосет ее грудь.
Что-то первобытное в этом процессе грудного кормления успокаивало ее. Она смотрела на пухлые щечки сына, на его трепещущие ресницы, и ей становилось легче; однако, если он открывал свои голубые глаза и глядел на нее, она видела темные глаза его сестры. Когда Хью не ел, он плакал. Так много плакал, что Гвен от отчаяния прятала голову под подушку и заливалась слезами.
Муж наклонился поцеловать ее, но она притворилась, что возится с Хью.
– Я лучше положу его в кроватку, а то он того и гляди опять проснется.
Лоуренс встал и сжал плечо Гвен:
– Поспи. Тебе это необходимо. Надеюсь, Навина помогала тебе.
Гвен сжала руку в кулак, так что ногти врезались в ладонь, и не поднимала глаз.
– Она поехала к заболевшей подруге.
– Ты должна быть для нее в приоритете.
– Со мной все в порядке.
– Ну, если так… Спокойной ночи, любовь моя. Надеюсь, утром ты будешь чувствовать себя лучше.
Гвен кивнула. Она не могла сказать ему, что, вероятно, никогда больше не сможет заснуть.
После ухода мужа Гвен сморгнула с глаз злые слезы. Она отнесла малыша в кроватку, а потом стала рассматривать себя в зеркале в ванной. Ночную рубашку пора было сменить, волосы прилипли к шее влажными прядями; кожа на груди была полупрозрачная и, как мрамор, пронизана тонкими синими жилками сосудов, но больше всего ее поразили глаза. Обычно яркие фиалковые, теперь они потемнели и стали почти фиолетовыми.
Вернувшись в комнату, Гвен, ни на что больше не надеясь, понуро опустилась в кресло. Ей хотелось плакать, пришлось побороться с собой. Навина отсутствовала на день дольше, чем они рассчитывали, но наконец Гвен услышала звук подъезжающей повозки, а за ним – голоса. Она ждала без единой мысли в голове.
Через несколько минут в комнату вошла Навина. Гвен села прямее и резко втянула ноздрями воздух.
– Дело сделано, – сказала сингалка.
Гвен выдохнула.
– Спасибо тебе, – проговорила она, едва не всхлипнув от облегчения. – Ты никому не должна говорить об этом. Поняла?
Навина кивнула, потом объяснила: она сказала женщине-сингалке из деревни, которая согласилась взять девочку, что Лиони – сирота, дочка одной ее дальней родственницы, а сама она, Навина, не может взять ее на попечение. Она договорилась, чтобы из деревни присылали сообщения. Раз в месяц, в день, следующий за полнолунием, или накануне приемная мать, не умевшая ни читать, ни писать, будет передавать рисунок углем кули, который приезжает в деревню за молоком и отвозит его на плантацию. Кули будут платить несколько рупий и говорить, что рисунки для Навины. Если рисунок доставят в оговоренное время, значит с ребенком все в порядке.
После ухода Навины у Гвен возникла новая холодящая кровь мысль: а вдруг старуха не сдержала обещания? Что, если она все это придумала?
Обвинительные голоса звучали в ее голове беспрестанно, так что она наконец закрыла уши руками и крикнула, чтобы заглушить их.
Добродетельная англичанка не производит на свет цветных детей.
Гвен раскрыла рот, но сперва из него не раздалось ни звука, а потом, когда утрата малышки-дочери надорвала ей сердце, глухой стон начал подниматься из самой глубины ее нутра. Достигнув горла, он превратился в ужасный звериный рык, который Гвен не могла контролировать. Она отдала в чужие руки свою крошечную новорожденную дочь.
Доктору Партриджу удалось найти время для нового визита только через день, ближе к вечеру. Гвен, сцепив руки, посмотрела в окно – тени в саду быстро удлинялись. Она окинула взглядом свою спальню и провела ладонью по подсушенным полотенцем волосам. Навина оставила окно открытым и принесла большую вазу с дикими пионами, так что в комнате по крайней мере было свежо.
Одетая в чистую ночную рубашку, Гвен сидела в постели и ждала врача. Она мяла руки, изучала свои ногти, не видя их, машинально сгибала и разгибала пальцы. Наконец велела себе успокоиться, пощипала щеки, чтобы вернуть им румянец, и пробормотала под нос слова, которые нужно сказать. От нервозности ее подташнивало, только бы не забыть нужные слова… Она услышала скрип шин и затаила дыхание.
Из окна донесся голос Лоуренса. Гвен пришлось напрячь слух, хотя ее супруг никогда не отличался слабостью голоса. Ей показалось, будто он сказал что-то о Кэролайн. Доктор ответил ему гораздо тише.
– Но черт возьми, приятель! – произнес Лоуренс громче прежнего. – Гвен сама не своя. Нужно было тебе сразу приехать сюда. Я вижу, что-то не так. Неужели ты ничего не можешь сделать?
Снова невнятный ответ доктора.
– Боже милостивый! – воскликнул Лоуренс и продолжил, понизив голос: – Вдруг случится то же самое? И я не смогу ей помочь?
– Деторождение плохо сказывается на некоторых женщинах. Одни приходят в себя. Другие нет.
Гвен не могла точно разобрать слов, но Лоуренс снова упомянул Кэролайн. Она чувствовала себя ребенком, который подслушивает разговор родителей.
– Сколько времени она такая? – спросил доктор, после чего мужчины удалились от дома.
Лоуренс повел Партриджа к озеру, чтобы слуги не слышали их разговора. Он уже знает! В горле у Гвен пересохло. Она приказала себе впредь не допускать таких мыслей, хотя каждый мускул в ее теле пульсировал от напряженного ожидания. В панике она окинула взглядом комнату – куда бы спрятаться? – а сама машинально съехала на постели вниз и натянула одеяло до подбородка. Хлопнула дверь, раздались шаги в коридоре. Доктор сейчас войдет. Вот сейчас.
Дверь открылась. Первым появился Лоуренс, за ним – врач, приблизился к постели с протянутой рукой. Когда Гвен взяла ее и ощутила тепло ладони, у нее защипало глаза от слез. Он такой добрый, ей хотелось все ему рассказать, просто выложить все начистоту и покончить с этим.
– Ну, как вы сегодня? – спросил Партридж.
