– Нина ведь отдала тебе свой лишний билет, правда? Для Уилла?
Я киваю, стараясь избавиться от странной горечи, какую не чувствовала уже долгие годы. Вот и еще одну веху папа пропустит. После стольких лет безразличия, в течение которых я вообще о нем не вспоминала, от него вдруг приходит письмо, вскрывая новую рану – нет, не новую, а старую, хотя я думала, что она давно зарубцевалась.
– Кажется, я снова начинаю его ненавидеть, – признаюсь я, прижимаясь головой к окну машины. – Только еще хуже. Сильнее прежнего.
Мама чуть слышно вздыхает.
– Понимаю, милая, отлично понимаю. Но в том нет его вины.
– Правда? – тут же ощетиниваюсь я.
– С генетической точки зрения, да, он виноват. Как и во всем, что случилось прежде. В том, например, что совсем не знает своей блестящей, восхитительной прекрасной дочери.
– С этим трудно поспорить, – бормочу я в ответ. Кого же еще в этом винить?
– Если ты хочешь ненавидеть его за это, то в этом ты права. – Она на секунду умолкает, сверкая глазами в мою сторону. – Но над геном, отвечающим за болезнь Гентингтона, у него контроля нет. – Ее голос срывается, и она отворачивается. – Как не будет и у тебя, когда получишь результаты.
Вдруг мой желудок взрывается болью, и я складываюсь пополам.
Мама бросает на меня встревоженный взгляд.
– Милая, что с тобой?
– Не очень хорошо себя чувствую, – поспешно отвечаю я, с такой силой сжимая дверную ручку, будто от этого зависит моя жизнь. Мама опускает стекло, чтобы я могла подышать воздухом, но, похоже, мы мчимся по шоссе со скоростью ракеты, оставляя позади деревья и другие машины.
Или это моя жизнь летит слишком быстро? Выпускной, анализ крови, результаты в конверте. Еще несколько месяцев назад они казались безумно далекими, а теперь неотвратимо надвигаются. Дни утекают сквозь пальцы, как обратный отсчет до Нового года, и на заднем плане маячит призрак отца.
Маме пришлось три раза перестраиваться на соседние полосы, прежде чем наконец удалось съехать на обочину.
– Вот, попей. – Она передает мне бутылку воды, но у меня так сильно дрожат руки, что даже не могу поднести ее ко рту.
– Ох, милая, я понимаю. – По ее щекам скатываются несколько слезинок, когда она гладит меня по волосам и рукам, как маленькую. – На тебя столько всего свалилось. Слишком много. Моя бедная девочка.
Я втягиваю воздух, как будто долгое время задерживала дыхание, находясь под водой, а потом чудесным образом выплыла на поверхность.
– У меня такое ощущение, что я еду в скоростном поезде, следующем без остановок.
Мама обнимает меня и шепчет на ухо:
– Ты всегда можешь сойти. Просто скажи мне об этом.
Глава 22
Неделю спустя после нашего с Беном поцелуя Синтия приглашает его к нам в коттедж отпраздновать свой тринадцатый «день рождения» трезвости.
И Бен отлично вписывается. За ужином он дружески болтает с тетей и Чипом, обмениваясь информацией о тайных интересных местечках Каталины. Я только киваю, с трудом следя за ходом беседы, потому что Бен мягко массирует мне плечо, и меня переполняют мысли, к обсуждаемой теме никак не относящиеся.
К счастью, мне удается сосредоточиться на разговоре в тот самый момент, когда Синтия задает Бену важный вопрос:
– Сколько ты планируешь пробыть в Мартине, прежде чем отправишься в Лос-Анджелес?
– Сам пока не знаю. Зависит от того, когда я решу уехать отсюда, наверное. – Его взгляд жжет мне щеку, но я сосредоточенно наматываю порцию пасты на вилку. Если начну переживать о том, что будет, когда мы уедем с острова, то лишусь способности наслаждаться жизнью здесь и сейчас.
– У меня созрел тост! – Чип поднимает стакан. – За Синтию. Изо дня в день ты не перестаешь удивлять меня. Каким-то непостижимым образом тебе удается быть одновременно жесткой и мягкой. Сильной и уязвимой. Бойцом и любовницей. Очень хорошей любовницей, смею заметить. – Ну, вот еще удумал! – Поздравляю с тринадцатью годами!
Сияющая Синтия тоже поднимает стакан безалкогольного коктейля с мандарином и розмарином и чокается с нами.
– Спасибо! То, что вы сегодня со мной…
Она не договаривает. Стакан вдруг выскальзывает из ее пальцев, падает на пол и разбивается на тысячу осколков.
Я замираю на месте.
Она уронила стакан!
Бен тут же вскакивает с места, а мы с Чипом продолжаем сидеть как приклеенные. Наши взгляды встречаются.
Хоть бы это оказалась обычная неловкость! Только бы не первый признак проявления болезни, знаменующий собой начало конца.
– Все в порядке, – уверяет Синтия, хотя глаза ее красноречиво говорят то, о чем молчат губы.
Бен переводит взгляд с одного на другого, и до него наконец доходит, что мы что-то скрываем. Я быстро встаю, чтобы помочь убрать осколки, а потом увожу тетю в коридор, где нас не смогут услышать.
Синтия отвечает, прежде чем я успеваю задать вопрос:
– Это не то, что ты думаешь. Просто стакан был влажным и скользким, вот и все.
Я выдыхаю, хотя ее слова не до конца меня убедили. Доктор Голд говорил, что человек никогда не распознает симптомов и не связывает их с собой. Замечают другие. Я делаю мысленную заметку внимательнее присматривать за Синтией.
– Что ж, ладно. Хорошо.
Она убирает веник обратно в шкафчик.
– Ты рассказала Бену?
– Нет, – шепотом признаюсь я. Тетя никак это не комментирует, но я чувствую, что она удивлена. – Я жду подходящего момента.
– Разве такой вообще бывает? – мягко спрашивает она.
– Наверняка найдется время поудачнее, чем сегодня вечером.
Дай мне волю, и я буду повторять эту фразу каждый день до окончания лета. Впервые мне нужно сообщить о болезни по-настоящему, да не кому-нибудь, а Бену. Не знаю, легче это или гораздо труднее.
Несомненно одно – наши отношения уже не будут прежними.
* * *
Несколько ночей спустя я просыпаюсь на мокрой от пота простыне.
Мне приснился очередной кошмар, который я едва могу вспомнить. Теперь они мучают меня все чаще и чаще. Ну, вроде, чем лучше проходят мои дни, тем ужаснее ночи.
Обрывки сна порхают в сознании: лицо Брук превращается в лицо отца, а ямочка на его щеке вдруг становится ямочкой Синтии. Моя разрозненная семья выскакивает на меня, как сумасшедший чертик из табакерки.
Но даже после того, как образы растворяются, тревога не проходит, а выпускает на волю целую свору сомнений, которые часами грызут меня, не давая уснуть.
Надеются только простофили.
Ты прячешь голову в песок.
