Сейчас я уже научился правильно сходить с ума, не заламывая руки из-за очередного каприза памяти. Не давайте поводов бесенку внутри вас радоваться вашему очередному расстройству. Превратите это в игру: похвалите его за находчивость, буквально так, как я сделал это тогда, едва не наступив на очки: «Молодец, — сказал я ему, — совершенно неожиданное решение. Надо же! Очки на ступеньке лестницы!»
* * *
Вот это выражение: «Для чего-то это было нужно в вашей жизни». Понимаете, в чем дело: в моей жизни меньше всего нужно это выражение.
Не было бы того, было бы это. Оглядываясь назад, я понимаю, что мне много чего было не нужно в этой жизни.
Предположение, что дальнейший ход вещей был предопределен когда-то смятым мной по неосторожности крылом бабочки, годится только для писателей-фантастов.
У них красиво получается выкрутить так, что все буквы из-за этого крыла пошли враскосяк у тех, кто в жизни не тронул пальцем мухи.
Мне были нужны в жизни мои папа и мама, мои привязанности, мои любови и одно горькое расставание. Мне были нужны в жизни мои друзья и немножко мозгов, которых мне всегда не хватало — именно для того, чтобы понять, что мне совсем были не нужны предательства и болезни близких. Что миру не нужен был Холокост и землетрясения. Что моей стране не нужен был Гулаг и новочеркасский расстрел. Меня никаким боком не воспитали грабли, которые я всегда не замечаю в траве.
Пусть себе лежат! Я наступлю на них снова и снова. Потому что главный урок моей жизни состоит в том, что, вообще-то, все уроки забываются ровно в тот момент, когда звучит звонок на перемену.
* * *
Я принял его за завпоста. До репетиции я пытался привести свою спину в порядок, пытаясь среди выгородок, изображающих будущую декорацию, вытягиваться на всем, на чем можно было прилечь.
Он вошел в пустой зал вместе с Давидом Смелянским и, почти пятясь за ним, выбрал место где-то сбоку от входа. Я сошел со сцены и поздоровался с обоими, обратив внимание на то, что из всех завпостов, которых я знал, этот, пожалуй, больше всех был похож на печального постаревшего хиппи.
Потом, когда в зал понемногу стали подтягиваться артисты, я прошел в боковое фойе, где проходят вокальные репетиции, и снова пытался отремонтировать спину, приняв на полу йоговскую позу змеи. Завпост появился из ниоткуда и снова поздоровался со мной.
— Ах, мы уже виделись, — виновато сказал он.
И я вдруг понял, что только что лежал, распластавшись перед гением.
Эдуард Артемьев, композитор, настолько же великий, насколько незаметный и скромный — как бы я хотел, чтобы жизнь подарила мне счастье обознаться с такими завпостами еще не раз!
В рок-опере «Преступление и наказание» мне досталась роль и партия Порфирия. Если бы не Кончаловский и Швыдкой, кто знает, выпало ли бы мне когда-нибудь распевать романс Артемьева за начальника следственного управления!
В тот день я несколько раз подходил к нему, чтобы расспросить про речитативы, а вернувшись домой, почти без перерыва прослушал все, что мог предложить мне из него Интернет.
Так бывает: живешь-живешь, работаешь, хандришь, без конца оглядываясь на неудачи и промахи, а потом вдруг бац — и судьба одарит тебя встречей, после которой сущей ерундой кажется вся твоя хандра и дурацкое нытье… поясницы.
* * *
У нас когда дело доходит до разочарований — а разочаровáлись нынче уже во всех, с кем вчера только топали в ногу — по бульварам или проспектам некогда шумной Москвы, — или в тех, чьих, немножко спертых от несвободы, эфиров ждали как спасительных сквозняков в непроветренном помещении — так вот, когда дело доходит до разочарований, самый веский довод у держащих невинную мину всегда: «я это знала», «она всегда такой была».
Блять, если «была», на хрена было с ней водиться? Откуда эта вечная вчерашним числом прозорливость?
Не очаровывайтесь вы, не солидаризуйтесь тогда со всеми, в ком вы уже сегодня так безошибочно угадываете завтрашнего врага!
Как удивительна ваша пионерская доверчивость и девичья переменчивость!
Душечки. Социал-демократические и либеральные душечки. Чехова вам в руки и собрание сочинений Владимира Ильича…
* * *
Садальский мне рассказывал, как Целиковская его поучала: «У артиста — для других — должно быть все хорошо. Даже лучше всех». Учила его не жаловаться. С этой мантрой, как я понимаю, далеко можно ускакать. Вплоть до психоза.
«У меня все хорошо» — у меня мама была такая. Когда ей ногу отрезали, уверяла всех, что у нее все хорошо. А когда шейку бедра сломала, говорила, что «лучше всех». И никакого психоза.
Артист всегда верит в слова. Поэтому «у меня все хорошо» превращается в поступки. Режиссер Витя Шамиров, с которым мы делали «Торговцев резиной», рассказывал про меня телевизионщикам, что, когда я говорю, что я ничего не умею, это я так демонов отгоняю. Которым типа не нравится, что я все сумею и одолею все, что захочу.
Я прилюдно говорю, что у меня все хорошо. А демонам совершенно другое внушаю.
Главное — не спутать, что демонам говорить, а что прилюдно.
Главное, не заплакать, когда говоришь, что все хорошо.
Главное, не расхохотаться, когда говоришь, что все плохо.
Вот и у Виктюка тоже всегда «все хорошо». Он вообще боли не чувствует. Никогда не признается, что ему больно.
А я как усядусь в эту чашу, где все хорошо, меня второй чашкой от этих весов так сверху по голове бабахнет!
Надо вообще о себе меньше говорить. А фоточки все же надо победные постить. Демоны их все равно особенно не рассматривают…
* * *
Грех жаловаться, сейчас даже в дальних едренях можно не запаршиветь, задерживаясь на постой между гастрольными перебежками. В редкой гостинице сохранились стандарты советского общежития: душ в коридоре, столовая через улицу. Номер для командированного не хуже, чем в любом заморском мотеле. Разве что почти во всех из них вечная беда с сантехникой — видимо, время бесшумных унитазов и исправных смесителей на нашей почве еще не пришло.
Но, воротившись домой, белье, уже не раз выстиранное в тазиках, все равно летит в машину, да и я под душем стараюсь простоять подольше, словно дорога могла оставить на мне какой-то особенный след.
Подробности гигиенического ритуала можно опустить, но, ясное дело, что с ногтями и отросшими волосами лучше поспешить к каким-нибудь условным Наташе или Верочке.
Однажды на пути к ним услышал от нашего водителя историю про то, как его сослуживец в армии до самого дембеля не дотронулся до своих ногтей на ногах. И я, честно говоря, долго потом осмысливал его фразу, что при ходьбе этого парня уже было как-то особенно слышно…
* * *
Помните эти списки ненависти? Если не ошибаюсь, они с легкой руки Артемия Лебедева были очень популярны в ЖЖ. В первый его список попал и я, вместе с артисткой Новиковой и писателем Жванецким. Потом, в новой версии списка, писатель куда-то исчез. Гадать о причинах такого сокращения штата не буду: скорее всего, Михаилу Михайловичу по совокупности заслуг удалось как-то реабилитироваться.
