Кронштадтцы были хорошо знакомы с Троцким. Он несколько раз отправлялся в эту морскую крепость, рассматривая команды размещённых здесь военных кораблей в качестве наиболее надёжной базы революции. Несколько раз он называл Кронштадт «крепостью революции». В действительности кронштадтские матросы и младшие флотские офицеры проявляли не столько «революционную сознательность», сколько традиционно свойственную морякам непокорность властям, анархизм, нежелание выполнять распоряжения «штатских начальников», введённых Временным правительством, которое не доверяло офицерам. Именно на этих чувствах и играл Троцкий.
Ещё в конце мая — начале июня в Кронштадте произошли волнения, Троцкий 29 мая выступил на митинге в центре города-крепости, на Якорной площади. Об этом выступлении и последующих событиях рассказал в своих воспоминаниях меньшевик B.C. Войтинский
[1013]: «Я слышал и видел его много раз в Петрограде, но никогда так близко, как на Якорной площади. Он был среднего роста, но казался выше, когда говорил. Было что-то привлекательное и в то же время злобное, дьявольское в его угловатых чертах. Его голос был сильным и ясным, идеальный голос для оратора на открытом воздухе. Я слушал его и пытался определить, говорил ли он искренне, одурманенный идеями, которые он проповедовал, и на самом деле являлся призраком революции, подобно Ленину, или бессовестным демагогом. Приветствуемый овацией, он говорил о крови и насилии как о необходимом выражении воли народа в революции», призывал моряков последовать примеру Французской революции XVIII в. и ввести в действие гильотину. Это, по словам Войтинского, было «хладнокровным призывом к убийствам. Троцкий понимал, конечно, что матросы Кронштадта не воздвигнут гильотину на Якорной площади. Его ссылки на Французскую революцию были ораторским украшением, и его главной целью было возбудить зверя в [душах] слушателей». Войтинский пришёл к выводу, что слушает «блестящего мошенника, для которого революция была сценой для демонстрации своих талантов и обретения силы и славы»
[1014].
В тот день Кронштадтский Совет вновь принял резолюцию о разрыве отношений с Временным правительством, о том, что из всех членов правительства он признаёт только Керенского (в тот момент самого левого члена правительства). Тогда Исполком Петроградского Совета вызвал к себе кронштадтских руководителей, обвинив их в том, что Кронштадт намеревается «отложиться от России». 2 июня руководители Кронштадтского Совета Ф.Ф. Раскольников
[1015] и С.Г. Рошаль
[1016] прибыли в Петроград, где на заседании Петросовета выступили с разъяснениями своей резолюции. Несмотря на протесты Троцкого, Петросовет, в котором большевики и межрайонцы были всё ещё в меньшинстве, потребовал от кронштадтцев исполнения распоряжений Временного правительства
[1017].
И вот теперь наступило 3 июля. Солдаты-пулемётчики и моряки Кронштадта фактически осадили Таврический дворец, бывшую резиденцию российской Государственной думы, где проходили заседания столичного Совета. Каких-либо определённых требований, кроме настойчивого повторения лозунга «Вся власть Советам», они не выдвигали, но находились в лихорадочно-возбуждённом состоянии после шествия по городу, которое сопровождалось пьянством, хулиганскими действиями, выстрелами по окнам и грабежами. В кругах «братишек-матросов» в те дни и недели в моде было употребление кокаина, который под маскировочным названием «балтийский чай» использовался вначале для поддержания сил вахтенными ночью или в плохую погоду, а уже во время войны получил широкое распространение.
По отношению к волнениям Троцкий занял двойственную позицию. Он был приглашён на заседание ЦК большевиков 3 июля и на нём поддержал предложение умеренного Каменева и других лидеров предпринять все усилия для того, чтобы сдержать массы. На следующем заседании, проходившем той же ночью, удостоверившись, что предотвратить выступление невозможно, Троцкий принял сторону тех, кто стоял за поддержку начавшегося выступления, планируя овладеть его руководством
[1018]. Когда же агрессивная толпа оказалась перед Таврическим дворцом, несколько членов Совета, включая вездесущего Троцкого, вышли к бунтовщикам, формально — чтобы их успокоить. На деле Троцкий, не упустив случая, произнёс речь, в которой заявил кронштадтцам, что они «цвет и слава революции», и добавил, что Советам пора брать власть
[1019].
Во время его выступления группа матросов окружила вышедшего вместе с Троцким лидера эсеров министра земледелия Чернова и пыталась затолкать его в автомобиль, чтобы увезти в неизвестном направлении как «заложника». Если бы не проявленное Троцким мужество и самообладание, Чернова, скорее всего, просто бы убили
[1020]. Чтобы добиться освобождения Чернова, Троцкому пришлось выступить с длинной речью. Вот как описывал эту речь спасённый Троцким Чернов: «Он указал, что кто-то хочет арестовать одного министра-социалиста, что это какое-то недоразумение, что кронштадтцы были всегда гордостью и славой революции, что они не могут потому хотеть никаких насилий над отдельными личностями, что отдельные личности ничего не могут значить, что здесь, вероятно, никто не имеет ничего против того, чтобы министр-социалист возвратился в зал заседания, а что матросы останутся мирно обсуждать жизненные вопросы революции. После этой краткой речи он обратился к толпе с вопросом: «Не правда ли, я не ошибаюсь, здесь нет никого, кто был бы за насилие? Кто за насилие, поднимите руки». Ни одна рука не поднялась, тогда группа, приведшая меня к автомобилю, с недовольным видом расступилась. Троцкий, как мне кажется, сказал, что «вам, гражданин Чернов, никто не препятствует свободно вернуться назад, что это было недоразумение». Все, находившиеся в автомобиле, могли свободно выйти из него, после чего мы и вернулись во дворец»
[1021].
