В названных качествах Пера Ленина убеждали не только личные впечатления, но и первые публикации Троцкого, появившиеся в «Искре». Поначалу их посылал для публикации сам Ленин в качестве редактора. Дебют Льва в зарубежной социал-демократической газете произошёл 1 ноября 1902 г., когда увидели свет сразу два его материала. Одним из них была небольшая, посвящённая второстепенному вопросу заметка
[221], пронизанная духом непримиримости и отмщения: «Не раскрыл ли вам очей страх перед зловещим для вас завтрашним днём? Если так, то вы должны видеть, что по крепостным стенам Шлиссельбурга до сего дня бродят неотмщённые тени замученных вами рыцарей свободы. Они взывают о мести, эти страдальческие тени. Не о личной, но о революционной мести. Не о казни министров, а о казни самодержавия».
По всей видимости, этот довольно пустой материал импонировал Ленину своими интонациями. Правда, Троцкий завершил статью цитатой из «Илиады» Гомера, которую читал в поезде по дороге из Сибири, и это Ленину совсем не понравилось. «Но это же Гомер», — пытался настаивать Троцкий. Ильича древний авторитет не убедил, и строки Гомера были вычеркнуты
[222].
Вторым материалом явилась несколько бо́льшая по объёму статья «Бобчинские в оппозиции». Ни глубиной, ни широтой охвата проблемы она не блистала. Но статью отличал весьма задиристый, почти непримиримый настрой по отношению к русским либералам, которые как раз в это время начинали формирование своих организационно-политических структур. С 1902 г. за пределами России выходил либеральный журнал «Освобождение», который редактировал бывший марксист П.Б. Струве. Его и других либеральных оппозиционеров Троцкий призывал к решительной поддержке автономии земств, но тут же высказывал твёрдое убеждение, что это совершенно нереально, ибо «земское холопство и оппозиционное лакейство» сходятся в единый курс. «Какие же египетские казни, какие российские скорпионы нужны ещё для того, чтобы выпрямить, наконец, угодливо согнутую спину либерального земца, чтобы заставить его почувствовать себя не подручным «представителей русского правительства», но уверенным в себе работником народного освобождения!»
[223]
Вслед за этим в «Искре» был опубликован ещё ряд статей и заметок Троцкого. Они посвящались разнообразным темам — всё той же земской оппозиции и безрезультатности её деятельности, программной речи правого деятеля — нового министра внутренних дел и шефа Отдельного жандармского корпуса Вячеслава Константиновича Плеве, взяточничеству чиновников и другим проявлениям коррупции, верноподданническим заявлениям местных деятелей, «идеалистической гамме» русских философов и литераторов, «славянофильскому шарлатанству» правящих кругов. Отдельные печатные выступления касались попыток самодержавия навязать финнам русский язык и отменить их автономию, исключения М. Горького из Императорской академии и пр.
[224]
Троцкий обрушивался на только что сформировавшуюся партию социалистов-революционеров, в особенности в связи с террористическими актами, которые начала предпринимать её боевая организация. Он даже высказал предположение, что полиция идёт на прямую провокацию — создаёт марионеточные подпольные террористические организации, которые оттягивают молодёжь из политического подполья. Это его утверждение вызвало волну негодования не только среди эсеров, но и среди либералов, которые в значительно большей степени симпатизировали народническим террористам, видя в них заблуждавшихся героев, нежели марксистским теоретикам. Летом 1902 г. лидер либералов П.Н. Милюков
[225] посетил в Лондоне редакцию «Искры», в целом сдержанно похвалил газету, но выразил недовольство её кампанией против терроризма
[226].
Троцкий публиковал в «Искре» и статьи, посвящённые рабочему движению и политике властей в рабочем вопросе. Среди них выделялась статья «Зубатовщина в Петербурге»
[227], о движении, названном по фамилии начальника Московского охранного отделения полковника Сергея Васильевича Зубатова
[228]. Зубатов попытался создать сеть легальных рабочих организаций — «обществ», чайных, читален и т.п., находившихся под надзором полиции. Он считал, что экономические выступления рабочих закономерны, так как порождены естественным стремлением улучшить материальное положение, но видел свою задачу в лишении рабочих выступлений политической направленности. Троцкий был в числе первых, обративших внимание на то, что он назвал хождением правительства «в народ». Издеваясь над «чисто русским духом», который приписывала одна из столичных газет «Утро» рабочей «сословной самодеятельности и взаимной помощи» под контролем полиции, Троцкий утверждал, что патент на этот дух выдан Департаментом полиции и состоит из «смеси полицейского самодержавия, полицейского православия и полицейской народности»
[229].
Надо сказать, что Лев переоценил «хождение властей в народ» — правительство, и особенно министр финансов С.Ю. Витте, с глубоким подозрением относилось к зубатовским экспериментам. Решающее слово осталось за предпринимателями, которые засыпали власть имущих жалобами на нетривиального жандарма. В конце концов деятельность зубатовцев была ограничена только лекциями и чайными.
Ещё одной теме, связанной с рабочим движением, посвящалась статья «Фабричная инспекция и децентрализованная помпадурия»
[230]. Здесь кратко прослеживалась история фабрично-заводской инспекции в России, признавалась прогрессивность её введения. В то же время, используя сатирическое выражение М.Е. Салтыкова-Щедрина из повести «Помпадуры и помпадурши», Троцкий указывал на противоречие между насущными нуждами промышленности (ей необходим работоспособный, по возможности культурный пролетарий) и самодержавия (ему нужен тёмный, забитый и запуганный подданный). Именно этим автор объяснял несогласованность в действиях административных органов — стремление подчинить фабричную инспекцию Министерству внутренних дел и в то же время подготовку закона о фабричных старостах (он был утверждён Государственным советом империи менее чем за месяц до опубликования статьи — 10 июня 1903 г.), который вводил институт фабричных старост как посредников в переговорах между предпринимателями и рабочими. Вывод состоял в том, что при каждом новом правительственном эксперименте «острые железные зубья» самодержавия «впиваются в живое тело русского народа»
[231].
