К этому времени уже было разогнано Учредительное собрание, что рассматривалось немцами как «очевидная готовность» большевиков «к прекращению войны какой угодно ценой» (Германия опасалась, что советское правительство пойдет на соглашение с большинством Собрания и по воле этого большинства прервет мирные переговоры). Тон Кюльмана в Бресте после разгона Собрания «сразу же стал наглее»
[353]. Тем не менее на партийном совещании 21 января, посвященном проблеме мира с Германией, Ленин потерпел поражение. Его тезисы, написанные 7 января, одобрены не были, несмотря на то что в день совещания Ленин дополнил их еще одним пунктом, призывавшим затягивать подписание мира. Протокольная запись совещания оказалась «несохранившейся». Сами тезисы, видимо, запретили печатать
[354]. При итоговом голосовании за предложение Ленина подписать сепаратный мирный договор голосовало только 15 человек, в то время как 32 поддержали левых коммунистов, а 16 — Троцкого, впервые предложившего в тот день не заключать формального мира и во всеуслышание заявить, что Россия не будет вести войну и демобилизует армию.
Формула Троцкого «ни мира, ни войны» вызвала с тех пор много споров и нареканий. Чаще всего она преподносится как что-то несуразное или демагогическое. Между тем формула Троцкого имела вполне конкретный практический смысл. Она, с одной стороны, исходила из того, что Германия не в состоянии вести крупные наступательные действия на русском фронте (иначе бы немцы не сели за стол переговоров), а с другой — имела то преимущество, что большевики «в моральном смысле» оставались «чисты перед рабочим классом всех стран»
[355]. Кроме того, просто пойти на подписание крайне неравноправного сепаратного мирного договора России, по его мнению, не следовало, тем более в условиях, когда по всему миру, включая Германию, «ходили настойчивые слухи, что большевики подкуплены германским правительством и что в Брест-Литовске происходит сейчас комедия с заранее распределенными ролями». Имея в виду эти соображения, нарком полагал, что до подписания мирного договора необходимо представить миру, прежде всего «рабочим Европы», доказательство смертельной враждебности между Советской Россией и кайзеровской Германией. Отсюда у него вызревала формула: «войну прекращаем, но мира не подписываем». Троцкий предлагал теперь прибегнуть к политической демонстрации — прекратить военные действия за невозможностью далее вести их, но мира с Четверным союзом не подписывать
[356].
Позиция Троцкого в полной мере вписывалась в его концепцию перманентной революции, как в ее оптимистическом варианте (развязывание европейской революции), так и в пессимистическом (временное поражение революции в России и восстановление в ней буржуазного режима). Позиция «ни мира, ни войны» в то же время лишала правительства стран Антанты формальных оснований для вмешательства в российские дела под предлогом измены советского правительства делу союзников или, по крайней мере, делала эти основания уязвимыми. Наконец, эта позиция сглаживала противоречия в социалистическом лагере, включающем и большевиков, и левых эсеров. Так что позиция Троцкого не была «предательской» или «авантюристичной». В ней имелась безусловная логика.
Очевидным плюсом для революционеров являлось то, что формула Троцкого не связывала их в вопросе об объявлении революционной войны. Вот что писал об этом сам Троцкий по прошествии многих лет, уже в эмиграции: «Многие умники по каждому подходящему поводу изощряются насчет лозунга «ни мира, ни войны». Он кажется им, по-видимому, противоречащим самой природе вещей. Между тем… несколько месяцев спустя после Бреста, когда революционная ситуация в Германии определилась полностью, мы объявили Брестский мир расторгнутым, отнюдь не открывая войны с Германией»
[357]. Но, расторгнув Брестский мир и не объявив войны, Красная армия повела в те дни (и притом успешно) наступление на Запад. Если именно это — ведение войны без ее объявления — и называлось «средней линией Троцкого» — «ни мира, ни войны», понятно, что за нее со временем стало голосовать большинство партийного актива. Левые коммунисты предлагали вести войну по-джентльменски, заблаговременно объявив о ней. Троцкий предлагал объявить о мире, выжидать до тех пор, пока появятся силы (то есть проводить на этом отрезке ленинскую политику «передышки»), а затем перейти к войне, никому о том не говоря.
Традиционно война рассматривалась человечеством с точки зрения потери или приобретения территорий. Поражение в войне означало потерю их. Победа — приобретение. Этот старинный подход конечно же был отвергнут революционерами. Ни Ленин, ни Троцкий, ни Бухарин не смотрели на потерю или приобретение земель как на ценность в себе, тем более что большевики всегда выступали за раскол Российской империи и самоопределение народов. Левым коммунистам было важнее сохранить чистоту коммунистического принципа бескомпромиссности с империалистами, даже если за это нужно было заплатить поражением революции в России. Троцкий нашел более спокойный выход, не поступался принципами, но и не рисковал с провозглашением революционной войны, не оставляющим Германии иного выхода, как свалить советское правительство.
Только Ленин упрямо настаивал на сепаратном соглашении с немцами на условиях, продиктованных Германией. На заседании ЦК 11 (24) января он выступил с тезисами о заключении мира, но потерпел поражение. Бухарин, подвергнув речь Ленина острой критике, заявил, что «самая правильная» позиция — это позиция Троцкого. «Корнилова мы одолели разложением его армии, т. е. именно политической демонстрацией, – сказал Бухарин. — Тот же метод мы хотим применить и к немецкой армии. Пусть немцы нас побьют, пусть продвинутся еще на сто верст, мы заинтересованы в том, как это отразится на международном движении… Подписывая мир, мы срываем эту борьбу. Сохраняя свою социалистическую республику, мы проигрываем шансы международного движения».
Бухарина поддержал Урицкий, указавший, что Ленин «смотрит на дело с точки зрения России, а не с точки зрения международной… Вся политика народного комиссариата иностранных дел была не чем иным, как политической демонстрацией». От имени Петербургского комитета партии против предложения Ленина подписать мир протестовал С.В. Косиор
[358]. А Дзержинский указал, что Ленин «делает в скрытом виде то, что в октябре делали Зиновьев и Каменев» (когда выступили против переворота).
