Из новой (февральской) телеграммы стало понятнее, почему Троцкий указывает на тюремный режим алма-атинской гостиницы. Троцкий настаивал, что фактически произошла подмена ссылки арестом: «Условия тюремного заключения можно создать в Москве. Незачем ссылать [за] 4 тысячи верст», — негодовал Лев Давидович, вспоминая, вероятно, сравнительно комфортные условия его первой ссылки по приговору царского суда в Восточную Сибирь в годы юности. Особенно раздражал его теперь отказ начальника местного управления ГПУ разрешить Троцкому пойти на охоту
[752].
Все же, попытавшись несколько припугнуть Троцкого суровыми условиями, власти явно не собирались пока слишком прочно завинчивать гайки, хотя за самим Троцким и его перепиской было установлено самое тщательное наблюдение. Все письма просматривались сотрудниками ОГПУ; ежемесячные — но не ежедневные и не еженедельные — справки посылались Сталину и Менжинскому
[753]. Троцкий теперь интересовал Сталина раз в месяц. Правда, копии писем Троцкого обычно посылались высшим партийным чиновникам для ознакомления и ориентировки в борьбе против «троцкизма», о чем свидетельствует, например, толстая папка с этими копиями и другими документами оппозиции в архивном фонде ЦК КП(б) Украины (это были материалы, которые по личному распоряжению Сталина направлялись генеральному секретарю украинской компартии Кагановичу)
[754]. По всей видимости, возможность переписки, хотя с трудностями и ограничениями, была сохранена для того, чтобы было легче, лучше и удобнее держать под наблюдением и сосланных, и оставшихся на свободе оппозиционеров, знать об их взглядах, мнениях и намерениях, а в перспективе использовать всю эту информацию для реального раскола оппозиции и для будущих расправ с ее руководителями.
По прибытии в Алма-Ату Троцкий стал принимать меры для установления связей с разбросанными по разным отдаленным уголкам страны единомышленниками. Конец января — февраль 1928 г. были временем рассылки многочисленных телеграмм и открыток, которые члены семьи и сосланные оппозиционеры отправляли Троцкому, зная только то, что он, по-видимому, находится в Алма-Ате. Поэтому адрес был простой: Алма-Ата, почта, до востребования, Седову, тем более что не только сын Лев носил фамилию своей матери, но и у самого Троцкого был паспорт на фамилию жены. Сделано это было в какой-то момент из бюрократических и конспиративных соображений (на псевдоним Троцкий советская бюрократическая машина паспорт выдать не могла, а получать паспорт на фамилию Бронштейн вождь российской революции, пытавшийся убежать от своего еврейского происхождения, посчитал политически неправильным, остановившись на фамилии жены).
Зная о том, что власти проводят перлюстрацию и копирование писем, оппозиционеры, разумеется, писали свои письма с учетом этого. Поэтому в письмах и телеграммах, особенно первых, почти полностью отсутствовала информация по существу и тем более какие бы то ни было политические оценки. 26 января Сергей Седов телеграфировал семье: «Получили две телеграммы. Дорожных [посланных по дороге в ссылку] — нет. Высылаем вещи. Здоровы, целуем». На следующий день жена Льва Седова Анна из Москвы послала мужу телеграмму, полную намеков и иносказаний: «Безмерно обрадована благополучным прибытием [в] Алма-Ату. Приехав домой, застала гостей. Наши домашние здоровы. Сильно заболел Давид [с] ребятами. Александра переехала. Живем дружно. [В] понедельник был врач. Делали дезинфекцию. Все хорошо, не беспокойтесь. Настроение у меня бодрое, получила твою, мамину телеграмму. Вещи днями вышлем. Целую тебя, маму, папу. Анюта ».
«Гостями» были вторгшиеся в квартиру для обыска гэпэушники. «Давид с ребятами» — Давид Майзель и другие сотрудники Троцкого, участвовавшие в том числе в подготовке его собрания сочинений. Указание на то, что они «сильно заболели», означало, что их тоже высылают (Майзеля выслали в Вологду). «Переехавшая Александра» была супруга Раковского Александрина Георгиевна Кодряну, тоже оппозиционерка, выехавшая с мужем в ссылку в Астрахань (вскоре, правда, она вернулась в Москву). Проводивший в понедельник «дезинфекцию» «врач» — указание на новый обыск, произведенный в понедельник сотрудниками ОГПУ.
Получив телеграммы от Каспаровой, Муралова, И. Н. Смирнова, Троцкий немедленно откликнулся на них, сообщив свой временный, пока еще гостиничный адрес. Особенно обрадовали его телеграммы от исчезнувшего было Сергея Сермукса, который был перехвачен гэпэушниками по дороге и оказался в ссылке в Великом Устюге (он сообщил свой адрес) и от супруги Белобородова Франи — недавней гостеприимной хозяйки Троцких в Москве — со словами «Привет от Егорыча [Белобородова] из Усть-Кулома»
[755].
Несколько писем Троцкий получил от своей первой жены А. Л. Соколовской, с которой у него сохранились теплые отношения. Александра Львовна выполняла просьбы своего бывшего супруга, к примеру посылая ему литературу. Особенно рад был Троцкий получению «Воспоминаний» российского государственного деятеля конца XIX — начала XX в. С. Ю. Витте, которые читал с удовольствием, вспоминая, в частности, начало своей политической деятельности
[756]. В письме от 2 мая Соколовская рассказала, как проходило ее исключение из партии: «Ты, надеюсь, знаешь, что мои все политические симпатии всегда совпадают с твоими, даже если мы друг о друге ничего не знаем». На партийном собрании Соколовскую спросили: «Как, вы даже против исключения Троцкого?» Она ответила: «Я знаю 30 лет Троцкого как самого пламенного революционера, который всегда стоял на этой позиции и даже на одно мгновение не изменил ей». — «Как так? — возмущенно сказал председатель собрания. — Ведь он был меньшевиком? А Августовский блок?» — «Я не изучала историю партии по фальсифицированным документам, а сама ее творила. Вы мне про Троцкого не рассказывайте, а у меня про него спросите». Председатель ответил: «Я тоже знаю партию не по документам». — «Что ж, так, значит, не всякому дано умение понимать, что вокруг него делается»
[757].
В одном из первых своих писем Троцкий объяснял, почему не занимается охотой и рыбной ловлей: у него вновь была повышенная температура, которая не покидала его со времени начала путешествия. «Причин к тому много», — писал Троцкий, добавляя, что живет пока еще «в гостинице гоголевских времен»
[758]. Через несколько дней, подтверждая, что в гостинице «ужасный хаос, который, хотя и не является результатом землетрясения, но очень напоминает последнее» (клопов в номере не было, и это приходилось считать одной из маленьких радостей!), Троцкий сообщал, что все же собирается в ближайшее время заняться охотой. Дичи, считал он, поубавилось, но она в районе Алма-Аты чрезвычайно разнообразна: от перепела до барса и тигра. Об охоте на камышового балхашского тигра можно было только мечтать: «Тигры… довольно далеко отсюда, на Балхашском озере, и непосредственной опасности им от меня не угрожает».
