Итак, шефы ОГПУ признавали, что в среде оппозиционеров действовали глубоко и прочно внедренные агенты, перед которыми ставились две главные задачи — шпионаж и разложение движения. Ни один из этих агентов ни тогда, ни позже не был разоблачен в качестве такового — настолько законспирирована была их сеть и беспечны оппозиционеры. В числе подававших петиции о раскаянии и о желании возвратиться в партию, которых Троцкий и его соратники клеймили как отступников, но не как политических шпионов и диверсантов, тоже были изначальные провокаторы, чьи имена могут быть установлены только в том случае, если когда-нибудь гласности будут преданы архивные фонды спецслужб, на что весьма трудно надеяться в обозримом будущем.
Тем временем Троцкий получал информацию не только от своих открытых сторонников. В числе документов, сохранившихся в его архиве, имеется немало текстов, пришедших из кругов правившего большинства, из партийного, государственного, военного аппаратов, в центре и на местах. Невозможно конкретно определить, каким образом эти документы, в том числе и фигурировавшие под грифом «Секретно», оказывались в Алма-Ате. По всей видимости, передавали ему эти документы разными путями тайные союзники, маскировавшиеся под сторонников «генеральной линии». Такова, например, относившаяся к апрелю 1928 г. секретная резолюция совещания высшего политического состава Белорусского военного округа Красной армии, в которой констатировались многочисленные недостатки партийно-политической работы в войсках, в том числе очковтирательство, карьеризм и прислужничество. Вместе с тем в этой резолюции отмечалось, что в Красной армии распространялись «чуждые» взгляды и настроения, содержались жалобы, что в военную литературу просачивались антимарксистские положения. В этой связи назывались имена служивших в Красной армии бывших царских генералов и офицеров В. Н. Левичева
[846], А. И. Верховского, М. М. Загю
[847] и других, привлеченных на службу в свое время Троцким. Предгрозовые вспышки молний будущего «1937 года» уже появились на политическом небосклоне.
С бывшими руководителями оппозиции теперь попытался установить контакт даже Бухарин. 11 июля он тайно встретился с Каменевым, специально вызванным им из Калуги, куда тот был фактически сослан, и в присутствии Сокольникова провел с ним беседу о возможном сотрудничестве в борьбе против «Чингисхана» — Сталина
[848]. За пределы взаимного прощупывания и перемывания косточек контакты Колечки Балаболкина не продвинулись. С другой стороны, Сталин сам стал распространять слухи, что готов пойти на примирение с оппозиционерами. В пользу достоверности этих слухов говорили выступления Сталина, откровенно заимствовавшего идеи Троцкого. «Незаметно Сталин присвоил себе одежду Троцкого», — писал биограф
[849].
Некоторые сторонники Бухарина были куда смелее его самого, за что и поплатились раньше Бухарина. В Ленинграде состоялось собрание фракционного актива «правых», на котором выступил близкий к Бухарину заведующий одного из отделов Исполкома Коминтерна и ответственный сотрудник «Правды» А. Н. Слепков
[850], заявивший, что Сталин ведет страну к гибели, что новая политика Сталина — это «троцкизм», и необходимо повести со Сталиным самую жестокую борьбу. О собрании сообщили Кирову, последний донес о происшедшем в вышестоящие партийные органы
[851]. Слепков был снят с должностей и в порядке наказания переведен на работу в Средневолжский крайком партии
[852].
В ряде писем единомышленникам, как «циркулярных», так и личных, Троцкий предостерегал против переоценки тех сдвигов, которые наблюдались в советской политике. Он подтверждал, что с формальной точки зрения «новый курс» Сталина был приближением в некоторых вопросах к позициям, на которых стояли Троцкий и левая оппозиция, что примирение со сталинской группой все еще возможно. Тем более что режим ссыльных с течением времени не ужесточался. Троцкий за гонорары выполнял задания Института Маркса и Энгельса при ЦК ВКП(б), выезжал на охоту, то есть имел право на огнестрельное оружие, на лето получил разрешение и возможность снять пригородную дачу, к нему в гости приезжали из Москвы родные. Определенным «снисходительным» режимом пользовались и некоторые другие ссыльные — высокопоставленные партийные и государственные деятели — притом что сотни рядовых сторонников оппозиции были арестованы, находились в так называемых «политизоляторах», где подвергались обычным для советской пенитенциарной системы издевательствам, а затем переводились в стандартные тюрьмы и концлагеря.
Сам Троцкий, лишь в самом начале оптимистически восприняв внутренние бури в Политбюро, вскоре стал весьма скептически относиться к происходившим за кремлевскими стенами событиям. Он писал Раковскому 14 июля, что Радек и Преображенский не правы, полагая, что сталинская фракция имеет лишь «правый хвост» и ее надо, мол, уговорить избавиться от такового. «Обезьяна, освобожденная от хвоста, еще не человек», — комментировал алма-атинский ссыльный с присущим ему едким сарказмом
[853]. В то же время Раковский и некоторые другие наиболее близкие к Троцкому оппозиционеры вначале воспринимали всю эту возню в Кремле и на Старой площади не вполне адекватно. Летом 1928 г. Раковскому казалось, что «правые» (Бухарин и Рыков) уже одержали или, по крайней мере, одерживают победу над «центром» (Сталиным). 21 июля Раковский писал Троцкому: «Как не нужно поддаваться беспочвенным восторгам по поводу «нового курса», так [не стоит поддаваться] и косности психологии ссыльных. Последнее тем паче, что я считаю, что положение очень серьезно. Центр после нескольких жестов был положен на обе лопатки. Победа правых не стоила им даже больших усилий. В первой же схватке — в первом же «скрещении шпаг», — у правых… чувствовалась уверенность и спокойствие, а у центра нервность и неуверенность. Посмотрим, что будет на следующем пленуме. Но от одного пленума до другого мы как будто переживаем целый исторический период. Развитие событий идет невероятно быстро»
[854].
