Переходя к критике стратегических и тактических установок Коминтерна, Троцкий прежде всего останавливался на характеристике современной эпохи, определение и анализ которой отсутствовали в проекте. Он отбрасывал примитивную мысль, что революционный характер эпохи состоит в возможности в каждый данный момент захватить власть. Революционность эпохи он видел «в глубоких и резких колебаниях, в крутых и частых переходах от непосредственно революционной обстановки… к победе фашистской или полуфашистской контрреволюции, от этой последней — к временному режиму золотой середины, чтобы затем опять довести противоречия до острия бритвы и поставить ребром вопрос о власти»
[893].
Немалое внимание в критике уделялось отношению к буржуазно-демократическим, социал-демократическим партиям и к «фашистским» организациям. При этом Троцкий, точно так же, как и все деятели коммунистического движения, да и значительная часть демократической общественности, понимал фашизм расширительно — не как специфически итальянское явление, а в качестве правого, реакционного политического крыла буржуазных и мелкобуржуазных слоев различных стран. Однако в прямом противоречии с официальными коммунистическими установками Троцкий начал проводить прямое противопоставление фашизма демократической буржуазии и социал-демократии, что оказалось весьма важно для понимания сущности правоэкстремистских движений и определения путей борьбы с ними, хотя и в этом вопросе у Троцкого сохранялся очевидный «классовый крен». Он писал в своей «Критике», что положение о тождестве социал-демократии и фашизма является «нелепо-упрощенным», что таковым тождеством руководство Коминтерна напрочь перечеркивает не только политическое различие между этими силами, но и отличие между открытой гражданской войной и «периодом «нормализации» классовой борьбы»: «Можно сказать, что социал-демократия есть левое крыло буржуазного общества, и это определение будет совершенно правильно, если не забывать, что социал-демократия все еще ведет за собой миллионы рабочих и в известных пределах вынуждена считаться… с интересами своего обманутого пролетарского доверителя. Но бессмысленно определять социал-демократию как «умеренное крыло фашизма»… Для самой простой политической ориентировки нужно не валить все в кучу, а различать, что социал-демократия и фашизм представляют собою полюсы — единого в минуты опасности — буржуазного фронта, но полюсы»
[894].
Но если опасность исчислять не минутами, а годами или считать эту опасность постоянно действующим фактором, теория Троцкого о единых полюсах — социал-демократии и фашизме — становится идентичной сталинскому подходу к этой проблеме. В очередной раз Сталин просто украл идею Троцкого, приноровив ее к собственной программе.
Троцкий подробно останавливался на зигзагах и поворотах в коминтерновском курсе, на необоснованных, как он полагал, крутых поворотах от левизны к правому курсу и наоборот, именуя это «ультралевой политикой на правых дрожжах» (так он назвал одну из главок своей «Критики»). Со свойственной ему образностью он проводил здесь любопытное сравнение: «Один род движения нужен человеку, когда он поднимается по лестнице, другой — когда он спускается по ней. Самое опасное положение — это такое, когда человек, потушив свечу, заносит ногу для подъема вверх, тогда как перед ним ступеньки вниз. Тут неизбежны падения, ушибы, вывихи»
[895]. В подтверждение этого приводились уже знакомые примеры — катастрофы коммунистического движения в Германии, Болгарии, Эстонии, разгром кантонского восстания 1927 г. Особенно подробно Троцкий останавливался, однако, на провале правых комбинаций Сталина, в частности в связи с китайской революцией и Англо-русским комитетом.
Не отказываясь в принципе от гибкой, маневренной линии поведения, Троцкий в то же время отвергал маневренность как основной политический принцип, служащий заключению беспринципных сделок с теми, кого он считал классово враждебными силами. При этом он обращал внимание, что из всех «маневренных комбинаций» победителями выходили в последние годы именно те, кого он относил в «классовым врагам», — Чан Кайши в Китае, тред-юнионист Персель
[896] в Великобритании, «кулак» внутри СССР. Бросая камень в огород так называемой «бухаринской школы», которая в этот период все еще поставляла теоретические аргументы Сталину, несмотря на то что между Сталиным и Бухариным уже возникли серьезные разногласия, автор писал: «Воспитались целые выводки молодых маневренных академиков, которые под большевистской гибкостью понимают преимущественно эластичность собственной спины»
[897].
Касаясь причин поражения оппозиционных течений как внутри ВКП(б), так и в других компартиях, Троцкий пытался обнаружить их в социальных, классово-политических факторах, но, разумеется, не в недостатках собственной политики и тактики. Вполне понятно, что даже в том случае, если он сознавал (вряд ли он мог совершенно не понимать этого) свою непоследовательность, приверженность партийному единству до первой половины 1926 г., готовность идти на компромиссы со Сталиным в 1926, 1927 и даже 1928 гг., он не мог и не желал произнести слова исповеди и покаяния в обращении к VI конгрессу Интернационала. Это коренным образом противоречило самому духу и ментальности организатора Октябрьского переворота. Отсюда и общие рассуждения по поводу итогов внутрипартийной борьбы, отсюда — сухой, малоубедительный, но категорический общий вывод: «Рост экономического и политического нажима бюрократических и мелкобуржуазных слоев внутри страны на фоне поражений пролетарской революции в Европе и Азии — вот та историческая цепь, которая затягивалась в течение этих 4 лет на шее оппозиции. Кто этого не понял, тот не понял ничего»
[898].
Принципиально новых соображений не было и в разделе «Критики», посвященном китайской революции, ее характеру и урокам. Здесь вновь шла речь о национально-буржуазной сущности Гоминьдана, в том числе левого его крыла, о необходимости применения к китайским условиям теории перманентной революции, о реакционности идеи «двухсоставных» (рабоче-крестьянских) партий не только для Китая, но для Востока в целом. Подводя итог, Троцкий предлагал нечто совершенно утопическое, во что вряд ли он сам мог верить, что могло вызвать только ухмылку его противников и горечь разочарования его сторонников: отказаться от обсуждения программы на VI конгрессе, провести через год VII конгресс и, восстановив в Интернационале «нормальный режим», начать действительное обсуждение программы на новом конгрессе, противопоставив эклектическому бухаринскому проекту «ленинский». Подразумевалось, что в основе этого «ленинского» проекта будет лежать текст, написанный Троцким. «Надо глубоким плугом марксизма пропахать за этот год все поле. Только в результате такой работы международная партия пролетариата сможет получить программу, то есть великий маяк, правильным светом освещающий прошлое и бросающий надежные лучи далеко в будущее»
[899], — литературно писал Троцкий.
