Тем не менее, по данным ОГПУ, «политический центр» оппозиционеров не прекратил существования и продолжал обсуждать все вопросы, стоявшие на повестке ЦК ВКП(б). Оппозиционеры утверждали тезисы для выступлений, намечали тактическую линию. Хотя фракционная работа не велась, о происходящих событиях оппозиционеры друг друга конечно же информировали
[501], причем в аналитической записке ОГПУ эта достаточно естественная форма человеческого общения преобразовывалась в формально-бюрократическую деятельность «политического центра», которого на самом деле не существовало. Были лишь связи между оппозиционерами в центре и на местах.
Важным средством активизации своих сторонников, привлечения новых приверженцев, донесения своих взглядов до всех членов партии и до той части беспартийных, которая интересовалась политическим курсом ВКП(б), Троцкий считал новую партийную дискуссию. Он надеялся, что в ходе ее сможет рассеять те произвольные, а порой намеренно извращенные клеветнические оценки его взглядов, которые распространяли бухаринцы и сталинцы, действовавшие в тот период вместе. Проведение дискуссии, как Троцкий полагал, позволило бы ему перевести пропаганду своих взглядов в легальное русло. В октябре 1926 г. именно этому вопросу Троцкий посвятил целый ряд своих документов (статей, тезисов, заявлений, записок).
В статье под названием «Нужна ли дискуссия?»
[502] Троцкий настаивал на проведении таковой немедленно, уже накануне партконференции. Он предлагал обсудить вопросы о падении реальной заработной платы рабочих, о товарном голоде и отставании промышленности, о снижении удельного политического веса пролетариата и его опоры в деревне — деревенской бедноты, то есть был обеспокоен прежде всего усилением капиталистического сектора в советской нэповской экономике. Тот, кто заявляет, что дискуссия вредна и опасна, по существу дела уже ведет дискуссию, утверждал Троцкий, но в таком случае дискуссия носит односторонний характер, не встречает отповеди. «Сейчас сверху заводится дискуссия о том, что не нужно дискуссии». «Дискутировать надо не о дискуссии, а об основных жизненных вопросах, от которых зависит судьба пролетариата и социалистического строительства в нашей стране», — продолжал Троцкий, критикуя сталинско-бухаринскую политику «слева».
Эти пламенные речи бывшего вождя партии уже не производили впечатления ни на партийный аппарат, ни на общество в целом, чувствовавшие себя при НЭПе куда более комфортно, чем при военном коммунизме и трудармиях Троцкого. Дискуссия перед партконференцией проведена не была. По мере обострения политической ситуации все больше и больше чувствовались коренные пороки Троцкого как руководителя, оттесняемого от власти — по сравнению со Сталиным, одерживавшим над ним все более и более ощутимые победы. В политической борьбе на стороне Сталина было одно из решающих преимуществ. Троцкий искренне и фанатично верил в то, что говорил и писал. Он готов был идти на компромиссы, допускал тактические отступления, но только до определенного предела. Для Сталина же теоретические догмы были лишь одним из инструментов обретения и укрепления власти, и он готов был отступать от них тогда, когда интересы сохранения власти этого требовали. Вот как описывал состязание Троцкого и Сталина Милован Джилас
[503]: «Троцкий был превосходным оратором; блестящим, искусным в полемике писателем; он был образован, у него был острый ум; ему не хватало только одного: чувства действительности. Он хотел оставаться революционером и возродить революционную партию в то самое время, когда она превращалась во что-то совершенно иное — в новый класс, не заботившийся о высоких идеалах и интересовавшийся только жизненными благами… Он ясно сознавал отрицательные стороны этого нового явления, происходившего на его глазах, но всего значения этих процессов он не понял… Сталин не оглядывался назад, но и не смотрел далеко вперед. Он стал во главе новой власти, которая зародилась в то время, — власти нового класса, политической бюрократии и бюрократизма и сделался ее вождем и организатором. Он не проповедовал: он принимал решения»
[504].
Сами понятия «троцкизм», «троцкисты», возникшие в ходе кампании против Троцкого еще в 1924 г., превратились в устах Сталина в ярлык, являвшийся сначала предостережением, затем угрозой изгнания из партии, а позже — приговором, грозившим гибелью всем тем, к кому этот ярлык был приклеен. Каменев и Зиновьев, совсем недавно являвшиеся союзниками Сталина и великолепно знавшие повадки генсека, предостерегали Троцкого о планах Сталина «оклеветать, подкинуть военный заговор, а затем, когда почва будет подготовлена, подстроить террористический акт». «Сталин ведет войну в другой плоскости, чем Вы. Ваше оружие против него» недейственно
[505], — говорил Каменев Троцкому, сопротивлявшемуся исключительно языком и пером.
Сам Троцкий считал, что «призрак троцкизма нужен для поддержания аппаратного режима»
[506]. В том числе и по этой причине попытки Троцкого несколько смягчить накал борьбы и пойти на уступки Сталину были неизбежно обречены на неудачу. Троцкий очень скоро это осознал и возобновил политическую борьбу. На объединенном пленуме ЦК и ЦКК 23–26 октября 1926 г. разыгралась весьма драматическая сцена. Активно жестикулируя, почти показывая на Сталина пальцем, Троцкий во всеуслышание заявил: «Генеральный секретарь выставляет свою кандидатуру на пост могильщика революции». Сталин побледнел, потом покраснел, затем поднялся и покинул зал заседания, хлопнув дверью. В этот же вечер домой к Троцкому прибежал в состоянии полного отчаяния Пятаков. Н. И. Седова вспоминала: «Он налил стакан воды, выпил ее залпом и сказал: «Вы знаете, мне приходилось нюхать порох, но я никогда не видел ничего подобного! Произошло худшее, что только могло произойти! Почему, почему Лев Давидович сказал это? Сталин никогда не простит ему и его потомкам до третьего и четвертого поколений!» Пятаков был настолько расстроен, что не мог ясно передать, что же произошло. Когда Лев Давидович наконец вошел в столовую, Пятаков ринулся к нему, вопрошая: «Но почему, почему вы сказали это?» Взмахом руки Лев Давидович отмахнулся от вопроса. Он был опустошен, но спокоен»
[507].
