На открытии слушаний присутствовали многочисленные корреспонденты американской и мексиканской прессы, а также журналисты из других стран. Окна большой комнаты, где собрались участники подкомиссии и другие присутствовавшие лица, были заложены кирпичом на случай нападения сталинистов, коммунистов или проплаченных бандитов. Особенно нервничал на тему о безопасности отца Седов. В одном из писем в Мексику он писал о необходимости усилить охрану дома: приобрести собак, установить электрическую сигнализацию. «Не зная мексиканских условий, я, разумеется, высказаться конкретно» не могу, продолжал он, но «опасаюсь, что эти условия самые что ни есть худшие. Традиции прибегать к револьверу, когда в Европе еще прибегают к кулаку, наличие гангстеризма, в том числе и политического, — все это повелительно требует строжайшей, научной организации дела охраны»
[811].
Заседания подкомиссии проходили по всем правилам американской судебной процедуры. Методично, спокойно и терпеливо, так, чтобы никто не мог придраться к формальной стороне дела и тем более к расследованию по существу, Дьюи, члены подкомиссии и юристы вели допросы. Вот как дотошно был начат допрос Франкеля. Допрашивал Гольдман:
Гольдман: Ваше имя?
Френкель: Ян Франкель.
Гольдман: Где Вы живете?
Франкель: Где я жил?
Гольдман: Где Вы живете?
Франкель: Койоакан, Мексика.
Гольдман: Какова Ваша профессия?
Франкель: Я переводчик.
Гольдман: Какова Ваша связь с мистером Троцким?
Франкель: Я его политический последователь, член международной организации, Четвертого Интернационала, и являюсь здесь секретарем и сотрудником.
Гольдман: Вы его главный секретарь или только один из секретарей?
Франкель: У нас нет иерархии.
Гольдман: Вы один из секретарей?
Франкель: Да.
Гольдман: С какого времени Вы являетесь секретарем Троцкого?
Франкель: Я был с Троцким с апреля 1930 до января 1932 г. в Турции.
Гольдман: А затем?
Франкель: Затем я был… с того времени я связан с Троцким, даже когда я не нахожусь в его доме.
Гольдман: Я хотел бы знать, когда Вы служили секретарем.
Франкель: С апреля 1930 по январь 1932 г. и затем в Норвегии с июня 1935 до конца октября 1935 г., и здесь, в Мехико, с 18 февраля, начиная с 18 февраля
[812].
Глоцер вспоминает: «Троцкий, одетый в скромный костюм, с галстуком на рубашке — его обычное аккуратное и формальное одеяние — был вдохновлен предоставленной возможностью. Это собрание стало кульминацией его долгой борьбы… Он давал отпор, как признавали многие, энергично, смело, демонстрируя опытность и ум…. Все это делалось… на базе безупречного владения собранным материалом, историческим и современным, и личного знания того, как функционирует сталинский полицейский аппарат»
[813].
Троцкий давал показания на английском языке. Он прилично им овладел, но необходимость постоянно следить за точностью высказываний на неродном языке во время официальных слушаний, продолжавшихся ежедневно по 7–8 часов, изнуряла его до предела. Подкомиссия провела 13 заседаний, то есть обычно в день проводилось по два заседания. Первые три заседания были посвящены биографии Троцкого, его революционной деятельности, участию в революции 1917 г., взаимоотношениям с Лениным, деятельности в качестве одного из руководителей большевистского режима, переходу в оппозицию, политическим взглядам. Только начиная с четвертого заседания начались слушания, связанные непосредственно с московскими процессами и опровержением обвинений. Именно на этих заседаниях Троцкий представил разъяснения, касающиеся тех нелепых показаний, которые сфабриковали следователи НКВД, — история с несуществовавшим отелем «Бристоль», фантастическая встреча с Роммом в лесу под Парижем, невозможный полет Пятакова в Норвегию и другие.
Несколько слушаний были посвящены сущности советской внешней политики и дополнительным вопросам, связанным с историей социал-демократии и большевизма, политической структурой советской власти. На всех заседаниях в той или иной степени речь шла о Сталине, его месте в советском режиме, его социальной опоре. Троцкий стремился убедить Дьюи и его коллег в том, что в СССР правит привилегированная каста бюрократов. На одном из заседаний, когда Троцкий впервые употребил эту формулу, Дьюи даже не вполне понял его. Попросив определить, что собой представляет диктатура пролетариата и кто реально правит страной в настоящее время, Дьюи затем переспросил Троцкого:
Дьюи: Можно мне задать вопрос? Из того, что Вы сказали, я понял, что Вы придерживаетесь мнения о том, что эти привилегии достигли той точки, при которой они означают существование классовых различий в Советском Союзе.
Троцкий: Трудно дать строгую формулу для данного этапа развития, потому что впервые в истории мы имеем такую социальную структуру. Нам необходимо развить свою собственную терминологию, новые социальные термины. Но я склонен полагать, что это — не действительное социальное деление.
Дьюи: Но это настоящий класс. Вот почему я задал этот вопрос.
Троцкий: Я говорю — каста
[814].
Немалое внимание уделялось причинам, по которым подсудимые на «открытых» московских процессах публично признавались в чудовищных преступлениях, которые они не совершали. По этому вопросу Троцкий, в отличие от мнения, которое он высказывал журналистам ранее (например, Кингсли Мартину), — о надежде на сохранение жизни, теперь выдвигал на первый план этические соображения: верность коммунистическим идеалам, боязнь нанести ущерб высшим государственным интересам СССР. Троцкий, видимо, все еще недооценивал уровень пыток и мучений, которым подвергались арестованные, стремившиеся не только и даже не столько сохранить жизнь себе, сколько спасти членов семьи и близких.
На одиннадцатом заседании подкомиссии — 16 апреля — произошел скандал. Один из ее членов, Карлтон Билс, спросил, верно ли, что Троцкий, будучи народным комиссаром, послал в Мексику в 1919 или 1920 г. своего эмиссара «мистера Бородина» для организации в Мексике восстания и что Бородин основал здесь коммунистическую партию.
Троцкий отвечал очень осторожно. На вопрос, знает ли он Бородина, Троцкий ответил, что лично с ним не был знаком, но знал о нем как о «политической личности». Билс стал настаивать, что Бородин являлся личным представителем Троцкого. Троцкий возразил, что в это время шла Гражданская война, он был нарком-военмором и находился в своем поезде. «Я забыл всю мировую географию, кроме географии фронта», — сказал Троцкий. Его оппонент указал, что в большевистском руководстве уже в 1919–1920 гг. существовали противоречия между теми, кто настаивал на мировой революции, и теми, кто хотел развивать советскую экономику. Троцкий не слишком вежливо возразил, что Билс невежа. Тот сослался на мнение Бородина. «Оно опубликовано или нет?» — спросил Троцкий. Билс признался, что приведенный им факт не опубликован. «Я могу только посоветовать члену комиссии сказать своему информанту, что он лжец», — резко возразил Троцкий. «Спасибо, мистер Троцкий, — заключил Билс. — Лжец — мистер Бородин» — и напомнил, что именно Троцкий непосредственно возглавлял работу советского правительства по разжиганию мировой революции
[815].
