1 декабря 1937 г. временный поверенный в делах в Греции Бармин опубликовал заявление о разрыве со сталинщиной. 5 декабря с аналогичным заявлением выступил советский резидент в Гааге Кривицкий. Бармин и Кривицкий активно публиковали в «Бюллетене оппозиции» разоблачительные материалы. Бармин обратился даже с письмом в «Комитет по расследованию московских процессов» (так не вполне точно он назвал американский Комитет защиты Троцкого). Он писал о своей преданности рабочему классу и советскому народу, о том, что «был лишен последних иллюзий», перечислял многочисленных дипломатов и военных, которые в последние месяцы один за другим исчезли и, возможно, убиты. Сегодня эта информация не кажется интересной. Но в 1937 г. заявления Бармина были сенсацией. Отвечая на вопросы редакции «Бюллетеня оппозиции», почему и как он порвал со сталинским режимом и каковы его ближайшие намерения и цели, Бармин заявлял, что не скрывал своих настроений и выражал решимость участвовать в разоблачении «лжи и преступлений» советских властей
[680]. Его твердость оказалась долгосрочной: он действительно посвятил всю свою дальнейшую жизнь борьбе с тиранией.
Кривицкий многократно выступал не только в «Бюллетене оппозиции», но и в западных некоммунистических печатных органах, вел себя значительно сдержаннее, но его материалы насыщены важной и интересной информацией. В интервью, которое он дал Седову, указывалось, что Кривицкий сохраняет верность идеалам Октябрьской революции, которая «остается исходным пунктом моего политического развития», что он не причисляет себя к какой-либо политической группировке, не считает себя «троцкистом», но Троцкий в его «сознании и убеждении неразрывно связан с Октябрьской революцией». Отвечая на вопросы о борьбе против «троцкизма» в СССР, Кривицкий высказывал мнение, что Сталин больше ни о чем не думает. «Хорошо ли, плохо ли человек ведет работу — неважно. Важно — борется ли с троцкистами. Делаешь доклад по серьезнейшему вопросу, видишь, что тебя почти не слушают. Под конец же спрашивают: а по части троцкистов как у тебя обстоит дело?» На вопрос, знает ли он что-то о работе оппозиции в СССР, Кривицкий смог только сказать, что в 1935 г. в Москве распространялась листовка «троцкистского характера»
[681].
Понятно, что при такой «аполитичности» Кривицкого его отношения с троцкистами вскоре ухудшились, тем более что Кривицкий стал публиковаться в более нейтральном с политической точки зрения, а потому люто ненавидимом Троцким меньшевистском «Социалистическом вестнике», одном из самых серьезных эмигрантских изданий. «Поведение Вальтера свидетельствует, что мундир ГПУ носят многие меньшевики, кадеты и пр. Когда они порывают со Сталиным, обнаруживается их подлинная политическая физиономия, без мундира», — негодующе писал Троцкий в Париж
[682], безосновательно и несправедливо обвиняя Кривицкого то ли в «меньшевизме», то ли в «кадетстве».
Сам Троцкий активно использовал факт бегства советских дипломатов и разведчиков в своей пропагандистской войне против Сталина. Он опубликовал статью «Трагический урок», посвященную гибели Рейсса. Главное, на что он обращал внимание читателей, — это на бескорыстный интернационализм Рейсса:
«Карьеристы не идут в ряды 4-го Интернационала, который представляет сейчас наиболее гонимое течение в мировой истории. Интернационалистов ждут новые преследования. Рейсс не мог этого не понимать»
[683]. В то же время он считал большой ошибкой тот факт, что троцкисты не установили с Рейссом быстрой, своевременной и надежной связи. В результате Рейсс вынужден был действовать тайно и в одиночку. «Единственная серьезная защита от наемных сталинских убийц состоит в полной гласности… Широкие круги рабочих на Западе с содроганием относятся к работе Каина Джугашвили. Симпатии к нам растут. Нужно лишь уметь их использовать. Больше бдительности! Крепче взаимная связь! Больше дисциплины действия! — таковы уроки, вытекающие из гибели Игнатия Рейсса», — писал Троцкий, скатываясь на лозунги. К делу Рейсса он возвращался и позже.
2. Истребление
Между тем все туже и туже затягивалась петля на шеях последних двоих детей Троцкого: Сергея и Льва. Сосланный в Красноярск Сергей смог устроиться на Красноярский машиностроительный завод (Красмаш) инженером. В мае 1936 г. Сергей вместе с группой работников завода был арестован и отправлен в Воркуту. В местной печати было объявлено, что на Красмаше действовала группа вредителей-троцкистов, в которой главным был сын Троцкого
[684]. Позже похожий клеветнический материал был опубликован еще и в «Правде», причем, согласно этой публикации, Сергей Седов «вредил» фактически один
[685].
В феврале 1937 г. Сергей был вновь доставлен в Красноярск, в июле ему были предъявлены обвинения в шпионаже, измене родине и контрреволюционной организованной диверсии. Фамилия Сергея была включена в «красноярский список» лиц, по делам которых было завершено следствие. В список были включены 68 человек, из которых 61 был отнесен к первой категории: к ним предлагалось применить «высшую меру наказания» — расстрел. 3 октября 1937 г. Сталин, Молотов и Каганович без каких-либо исправлений завизировали этот карательный список
[686]. 29 октября на закрытом судебном заседании выездной сессии Верховного суда СССР в Красноярске в течение 15 минут было рассмотрено предрешенное дело Сергея Львовича Седова. На вопрос председателя о признании вины он ответил: «Виновным себя не признаю». Вслед за этим был зачитан смертный приговор, который привели в исполнение в полночь на 30 октября
[687]. Так закончилась жизнь третьего ребенка Троцкого. Вскоре после его расстрела, 23 декабря 1937 г. была также арестована ранее сосланная вторая жена Сергея — Генриетта Рубинштейн. Следует указать, что о смерти сына и аресте его жены Троцкие информированы не были и могли только предполагать худшее.
На свободе оставался теперь только старший сын Лев, который продолжал в Париже самоотверженную издательскую, публицистическую и организационную работу. К тому времени, когда был провозглашен вердикт международной следственной комиссии, расследовавшей обвинения, выдвинутые против Троцкого, о невиновности Троцкого и Седова, последнему оставалось жить менее полугола.
Лев был надежнейшей политической и организационной опорой отца. В ущерб своему здоровью, изнемогая от усталости, он выполнял огромную работу по изданию «Бюллетеня оппозиции», по поддержанию контактов с оппозиционными коммунистическими группами и отдельными людьми в различных странах. Работа, которую он проводил с первых дней эмиграции, многократно усложнилась после того, как отец оказался интернированным в Норвегии, а затем отправился за океан. По всем вопросам Седов всегда советовался с отцом, регулярно перед ним отчитывался. В архиве Гарвардского университета сохранились 160 его писем Троцкому за период 1930–1938 гг., и это была лишь часть его корреспонденции.
