В 1999 году политолог Джон Мюллер емко описал тогдашние представления о современности: «Похоже, люди просто принимают поразительные экономические улучшения как должное и быстро находят новые поводы для беспокойства. В некотором важном смысле наши дела никогда не начинают идти лучше»
[756]. Эта точка зрения обосновывалась не только устоявшимися стереотипами про вечно недовольных американцев. В 1973 году экономист Ричард Истерлин открыл парадокс, который позже назвали его именем: хотя при сравнении жителей одной страны богатые люди оказываются счастливее бедняков, сравнение между странами выявляет, что богатые страны вовсе не счастливее бедных. А если сравнивать уровень счастья в одной стране в разные периоды времени, выясняется, что он не растет вместе с ростом благосостояния
[757].
Парадокс Истерлина пробовали объяснить с помощью двух психологических теорий. Согласно теории гедонистической адаптации, или «гедонистической беговой дорожки» (имеется в виду тренажер), люди привыкают к улучшениям, подобно тому как их глаза адаптируются к изменению освещенности, после чего ощущение счастья возвращается к генетически заданному базовому уровню
[758]. Согласно теории социального сравнения (или референтных групп, или относительной депривации – мы уже обсуждали ее в главе 9), счастье человека зависит от того, насколько успешным он чувствует себя по сравнению с соотечественниками, так что по мере того, как вся страна богатеет, никто не делается счастливее – и более того, если уровень неравенства в стране растет, люди могут чувствовать себя хуже, даже если они объективно становятся богаче
[759].
Если дела – в этом смысле – никогда не начинают идти лучше, поневоле задумаешься, стоил ли потраченных на него усилий весь этот экономический, медицинский и технологический «прогресс». Многие считают, что не стоил. Мы оказались в духовном плане обобраны, говорят они, индивидуализмом, материализмом, консюмеризмом, бесстыжим богатством, а также разложением традиционных сообществ с их прочными социальными связями и религиозным ощущением смысла и цели. Вот почему, как часто пишут, в мире все больше страдающих от депрессии, тревожности и одиночества; вот почему в Швеции, в этом рае на Земле, так высок уровень самоубийств. В 2016 году британский активист Джордж Монбио продолжил старую добрую кампанию культурных пессимистов против современности статьей под названием «Неолиберализм порождает одиночество. Вот что раздирает на части наше общество». Подзаголовок гласил: «Эпидемия психиатрических заболеваний разрушает разум и тело миллионов. Пора спросить себя, куда мы идем и зачем». Сама же статья предупреждала: «Катастрофическая статистика психических заболеваний среди английских детей свидетельствует о кризисе всемирного масштаба»
[760].
Если все эти дополнительные годы здоровой жизни, знания, свободное время и новые впечатления, все эти достижения в области мира, безопасности, демократии и прав человека в самом деле не сделали нас счастливее, но только лишь усилили наше одиночество и склонность к самоубийству, история сыграла с человечеством свою самую большую шутку. Но прежде чем мы отправимся в путь в сопровождении ослика, груженного глиняными горшками, я предлагаю пристальнее присмотреться к тому, что о человеческом счастье сообщают факты.
~
По крайней мере с «осевого времени» мыслители раздумывали о том, в чем же состоит хорошая жизнь, а сегодня счастье и вовсе превратилось в один из основных вопросов общественных наук
[761]. Некоторые интеллектуалы просто не верят своим глазам и даже оскорблены тем, что счастье теперь изучают еще и экономисты, а не одни только поэты, писатели и философы. Но на самом деле два этих подхода не противоречат друг другу. Ученые часто кладут в основу своих исследований счастья идеи, впервые предложенные художниками и философами, а те, в свою очередь, иногда ставят перед собой глобально-исторические вопросы, на которые и самый вдумчивый мыслитель не сможет ответить, просто поразмышляв в уединении. Это особенно верно в случае вопроса о том, повышает ли прогресс уровень человеческого счастья. Чтобы в нем разобраться, нам в первую очередь нужно развеять скептицизм критиков по поводу самой возможности измерять счастье.
И художники, и философы, и ученые согласны, что благополучие – явление многомерное. Люди могут поправить свои дела в одном и испортить в чем-то другом. Давайте попробуем перечислить основные из этих измерений благополучия.
Начать можно с его объективных аспектов – преимуществ, которые мы в любом случае принимаем как стóящие, вне зависимости от того, осознают ли это их обладатели. В первой строке этого списка значится сама жизнь; кроме того, в него входят здоровье, образование, отдых и свобода. Именно на недооценку этих аспектов направлена социальная критика Луи Си Кея; отчасти именно их описывает концепция основных человеческих возможностей, выдвинутая Амартией Сеном и Мартой Нуссбаум
[762]. В этом смысле мы можем сказать, что люди, живущие дольше, ведущие более здоровую и интересную жизнь, на самом деле живут лучше, даже если они угрюмы по складу характера, или у них плохое настроение, или же они избалованные идиоты, не понимающие своего счастья. Обосновать такой неприкрытый патернализм можно, к примеру, доводом, что жизнь, здоровье и свобода – необходимые предпосылки всего остального, в том числе и размышлений о том, что есть достойная жизнь, а потому достойны по самой своей природе. Есть и другой аргумент: совокупность людей, которым доступна роскошь не ценить своей удачи, представляет собой нерепрезентативную выборку выживших счастливчиков. Если бы мы могли опросить души мертвых детей и их матерей, а также жертв войн, голода и болезней или если бы мы могли отправиться в прошлое и предоставить его жителям выбор, где бы они хотели продолжить существование – в своем времени или же в современном мире, все они, пожалуй, дали бы современности оценку, точнее соответствующую ее объективным достоинствам. Эти объективные показатели благополучия были темой предыдущих глав, и мы уже знаем, выросли ли они со временем.
Еще одно такое бесспорное преимущество – свобода или независимость: доступ к различным вариантам хорошей жизни (позитивная свобода) и отсутствие принуждения, мешающего личности выбирать между ними (негативная свобода). Сен во всеуслышание провозгласил важность свободы в заголовке своей книги о конечной цели развития государств: «Развитие как свобода» (Development as Freedom). Позитивная свобода близка к экономическому понятию полезности (чего люди хотят, на что они готовы тратить свои деньги), а негативная свобода близка к политологическому понятию демократии и прав человека. Как я уже писал, свобода (наряду с жизнью и здоровьем) – предпосылка к самому акту оценивания, что есть хорошая жизнь. Пока мы не беспомощно оплакиваем свою судьбу или бездумно радуемся ей, размышляя об условиях своего существования, мы обязательно предполагаем, что в прошлом можно было выбрать иной путь. А задаваясь вопросом, куда двигаться дальше, мы исходим из того, что сами делаем этот выбор. Следовательно, свобода ценна по самой своей природе.
