Эту проблему подметили уже критики самых первых кампаний по ядерному запугиванию. Еще в 1945 году теолог Рейнгольд Нибур писал: «Экзистенциальные угрозы, неважно насколько масштабные, не так сильно воздействуют на человеческое воображение, как непосредственные обиды и конфликты, неважно, насколько они незначительны в сравнении»
[934]. Историк Пол Бойер установил, что ядерный алармизм в действительности лишь подстегивал гонку вооружений, пугая население и вынуждая правительство строить все более мощные бомбы, чтобы успешнее противостоять русским
[935]. Даже сам изобретатель часов Судного дня, американский биохимик российского происхождения Евгений Рабинович, в итоге разочаровался в выбранной стратегии: «Пытаясь заставить людей задуматься от страха, ученые запугали многих до малодушной трусости и слепой ненависти»
[936].
~
Пример глобального потепления показывает, что людям проще признать проблему, если у них есть основания думать, что она решаема, а не если они запуганы до того, что не могут пошевелиться
[937]. Позитивная программа избавления от угрозы ядерной войны должна опираться на несколько идей.
Прежде всего нужно перестать твердить всем и каждому, что мы обречены. Атомное оружие ни разу не применялось со времен Нагасаки – это неоспоримый факт ядерного века. Если стрелки часов уже 72 года показывают, что до полуночи осталось всего несколько минут, с этими часами что-то явно не в порядке. Да, возможно, мир попал в невероятную полосу везения – никто никогда не узнает, – но, прежде чем смириться с этим одиозным с научной точки зрения выводом, нам стоит как минимум обдумать версию, что применению ядерного оружия препятствуют некие фундаментальные особенности системы международных отношений. Многие антиядерные активисты ненавидят такой образ мысли, поскольку им кажется, что он снижает мотивацию государств к разоружению. Но раз уж девять ядерных держав явно не собираются прямо завтра отказаться от своих арсеналов, мы просто обязаны тем временем проанализировать, что же до сих пор делалось правильно, – чтобы и дальше делать это с удвоенным рвением.
В первую очередь нужно упомянуть историческое открытие, сформулированное политологом Робертом Джарвисом: «В советских архивах до сих пор не обнаружено никаких серьезных планов неспровоцированной агрессии против Западной Европы, не говоря уж о превентивном ударе по США»
[938]. Это значит, что хитроумные системы вооружений и стратегические доктрины ядерного сдерживания времен холодной войны – все то, что один политолог назвал «ядерной метафизикой», – должны были предотвратить атаку, которую СССР и не планировал
[939]. Когда холодная война завершилась, страхи массированного вторжения и упреждающего ядерного удара тоже поутихли, причем (как мы убедимся чуть ниже) обе стороны расслабились настолько, что принялись сокращать свои ядерные арсеналы, даже не затрудняя себя официальными переговорами
[940]. Вопреки теории технологического детерминизма, подразумевающей, что ядерное оружие вызывает войну как бы само по себе, риск такой войны в значительной степени зависит от состояния международных отношений. Тому, что ядерной войны между великими державами так и не случилось, мы во многом обязаны факторам, снижающим частоту обычных войн между ними (глава 11). Все, что снижает вероятность войны, снижает и вероятность войны атомной.
Ситуации, в которых мир был на волосок от гибели, но уцелел, тоже могут быть никак не связаны со сверхъестественной полосой везения. Политологи и историки, анализировавшие документы Карибского кризиса, в частности стенограммы совещаний Джона Кеннеди с его советниками по безопасности, считают, что вопреки воспоминаниям участников, рассказывающих, как они оттащили мир от края пропасти, «шансы, что американцы вступили бы в войну, были близки к нулю»
[941]. Документы свидетельствуют, что Хрущев и Кеннеди полностью контролировали каждый свою сторону и оба стремились к мирному разрешению кризиса, игнорируя провокации и оставляя себе пути отхода.
То, что леденящие душу ложные тревоги не привели к началу конфликта, а случайных запусков ракет так и не случилось, тоже не обязательно означает, будто нам снова и снова везло. Возможно, это доказывает, что люди и приборы, ставшие звеньями в цепочке командования, были изначально настроены на предотвращение катастрофы и что эта цепочка делалась надежнее после каждого сбоя
[942]. В своем докладе об опасностях, которых удалось избежать, Союз обеспокоенных ученых приходит к освежающему в своей рассудительности выводу: «То, что случайного запуска до сих пор не произошло, предполагает, что имеющиеся меры безопасности работают достаточно хорошо и сводят вероятность подобного инцидента к минимуму, хотя и не к нулю»
[943].
Размышляя о судьбах мира в этом ключе, мы избегаем как паники, так и беспечности. Предположим, что вероятность начала катастрофической атомной войны в течение одного года равна 1 %. (Это явно завышенная оценка: такая вероятность должна быть меньше вероятности случайного запуска, поскольку эскалация одиночного инцидента до полномасштабной войны вовсе не неизбежна; между тем число случайных запусков за 72 года равно нулю
[944].) С таким риском, конечно, невозможно было бы смириться – элементарные вычисления показывают, что вероятность прожить сто лет без атомной войны в этом случае равна 37 %. Но, если нам удастся снизить ежегодную вероятность атомной войны до 0,1 %, шансы человечества на столетие без ядерной катастрофы возрастут до 90 %; при 0,01 % они равняются 99 %, и так далее.
