Во-первых, последние выборы – не референдум по вопросу Просвещения. В условиях американской двухпартийной системы любому республиканскому кандидату по умолчанию гарантированы как минимум 45 % голосов избирателей, причем Трамп проиграл прямое голосование, набрав всего 46 % против 48 %. Он стал президентом благодаря причудливости американского избирательного процесса, а также потому, что политтехнологи Клинтон его недооценили. К тому же Барак Обама, который в своей прощальной речи прямо воздал должное Просвещению за «самый дух этой страны», покинул Белый дом с уровнем одобрения 58 %, что выше среднего для уходящего лидера
[1007]. Трамп вступил в должность, имея рейтинг 40 %, небывало низкий для свежеизбранного президента, а за первые семь месяцев он опустился до 34 %, что почти в два раза ниже среднего рейтинга девяти предшествующих президентов на тот же момент их срока
[1008].
Результаты выборов в Европе – это тоже не правдивое отражение преданности идеалам космополитического гуманизма, но реакция на тугой узел вызывающих острые эмоции сиюминутных проблем. В последнее время среди них судьба евро (к которому скептически относятся и многие экономисты), навязчивое регулирование со стороны Брюсселя и необходимость принять большое количество беженцев с Ближнего Востока как раз тогда, когда ужас перед исламским терроризмом (хотя и несоразмерный его реальной опасности) усилился из-за чудовищных терактов. Но даже в этих условиях популистским партиям в последние годы удалось привлечь на свою сторону всего 13 % избирателей; они добились большего представительства в парламентах нескольких стран, но и лишились части депутатов в таком же числе государств
[1009]. В год, последовавший за шоком, связанным с избранием Трампа и победой сторонников Брекзита, правопопулистские партии потерпели неудачу на выборах в Нидерландах, в Великобритании и во Франции, где новый президент Эммануэль Макрон заявил, что Европа «ждет от нас защиты духа Просвещения, которому угрожают со столь многих сторон»
[1010].
Но гораздо важнее политических событий середины 2010-х социальные и экономические тенденции, которые способствовали росту авторитарного популизма, и к тому же – что ближе к теме этой главы – по ним мы можем судить о его будущем.
Благотворные исторические перемены идут на пользу не всем, и именно предположительно проигравших от него (то есть низшие классы богатых стран) часто считают сторонниками авторитарного популизма. Для экономических детерминистов этого достаточно, чтобы объяснить подъем движения. Но статистики просеяли результаты различных выборов сквозь мелкое сито, словно следователи, изучающие место авиакатастрофы, и теперь мы знаем, что экономическое объяснение неверно. Что касается выборов в США, избиратели, относящиеся к двум стратам с самым низким уровнем доходов, проголосовали за Клинтон в соотношении 52–42, как и избиратели, называвшие экономику самым важным для себя вопросом. Но вот большинство избирателей, по уровню дохода принадлежащих к четырем высшим стратам, голосовали за Трампа, а в качестве самого важного вопроса называли не экономику, а иммиграцию или терроризм
[1011].
Обнаруженные на месте крушения обломки дают и другие ключи к разгадке. Одна из публикаций статистика Нейта Сильвера начинается словами: «Иногда математический анализ требует огромных усилий, но иногда открытия очевидны с первого взгляда на страницу данных». Такое очевидное открытие дало и заголовок для этой статьи: «Уровень образования, а не дохода, позволяет предсказать, кто проголосует за Трампа»
[1012]. Почему образование оказалось настолько важным? Два скучных объяснения таковы: высокообразованные люди, как правило, относят себя к либералам, а в долгосрочной перспективе уровень образования коррелирует с экономическим благополучием точнее, чем текущий доход. Есть объяснение и поинтереснее: в юности, получая образование, люди близко знакомятся с другими расами и культурами, так что им потом сложнее их демонизировать. Но самое интересное из всех возможных объяснений следующее: если образование действительно выполняет свою задачу, оно воспитывает уважение к установленным фактам и веским аргументам, так что образованные люди получают своего рода прививку от теорий заговора, далеко идущих выводов из единичных случаев и прочувствованной демагогии.
Еще одно открытие бросилось Сильверу в глаза, когда он обнаружил, что карта поддержки Трампа во многом не совпадает с картами безработицы, религиозности, владения оружием и высокой доли иммигрантов, однако отлично совмещается с картой мест проживания тех пользователей интернета, которые часто вбивают в поисковую строку слово nigger («черномазый»), что, как показал Сет Стивенс-Давидовиц, является надежным индикатором распространенности расизма (глава 15)
[1013]. Это, конечно, не значит, что большинство сторонников Трампа – расисты. Но явный расизм является частью целого спектра состояний обиженных и недоверчивых людей, а такое совпадение географических ареалов позволяет предположить, что победу в коллегии выборщиков Трампу обеспечили те регионы, которые упорнее прочих сопротивляются многолетней тенденции к интеграции меньшинств и учету их интересов (особенно в форме расовых преференций, которые кажутся таким избирателям дискриминацией их самих).
