Но глава 21 подготовила нас и к тому, что науку атакует левый фланг политического спектра. Именно левые раздували панику по поводу перенаселения, ядерной энергетики и генно-модифицированных организмов. Научному анализу интеллекта, сексуальности, насилия, воспитания и предубеждений мешали самыми разными способами, от подтасовки вопросов анкет до травли исследователей, не готовых подчиниться господствующим установкам политической корректности.
~
Но в оставшейся части этой главы я сосредоточусь на более глубинной враждебности к науке. Многие интеллектуалы возмущены экспансией науки в традиционные сферы гуманитарного знания, такие как политика, история и искусство. Не менее ожесточенной оказывается и реакция на вторжение научного образа мысли в области, где прежде господствовала религия: авторы, лишенные и тени веры в Бога, отстаивают мнение, что ученым не подобает высказываться по вечным вопросам. В важнейших высоколобых журналах научных выскочек регулярно обвиняют в детерминизме, редукционизме, эссенциализме, позитивизме и в самом страшном преступлении под названием «сциентизм».
Это негодование разделяют и правые, и левые. Типичный пример нападок слева можно найти в статье историка Джексона Лирса, опубликованной в журнале The Nation в 2011 году:
Позитивизм опирается на редукционистское убеждение, что все во Вселенной, не исключая и поведения человека, можно объяснить, описывая измеримые, детерминированные физические процессы… Позитивистская аксиоматика стала эпистемологической основой социал-дарвинизма и вульгарно-эволюционных представлений о прогрессе, а также научного расизма и империализма. Все эти течения слились в евгенике – доктрине, согласно которой условия жизни человека можно улучшить и со временем довести до идеала посредством селективного выведения «приспособленных» и стерилизации или уничтожения «неприспособленных». Каждый школьник знает, что случилось потом: катастрофы XX века. Две мировые войны, методичное истребление невинных в беспрецедентных масштабах, распространение невообразимо разрушительного оружия, локальные войны на окраинах империй – все эти события в той или иной мере включали практическое приложение научного знания в форме передовых технологий
[1159].
Позицию правых в 2007 году изложил в своей речи Леон Касс, советник президента Джорджа Буша-младшего по биоэтике:
Научные идеи и открытия в области изучения живой природы и человека, совершенно похвальные и сами по себе безвредные, сегодня вступили в конфликт с нашими традиционными религиозными и моральными воззрениями и даже с нашим восприятием самих себя как созданий, наделенных свободой и достоинством. Среди нас распространилась псевдорелигиозная вера – позвольте мне называть ее «бездушным сциентизмом», – которая гласит, что наша новая биологическая наука, разгадав все тайны, способна дать полное представление о жизни человека, предложив чисто научные объяснения человеческому мышлению, любви, творчеству, нравственности и даже вере в Бога. Сегодня нашей человечности угрожает не переселение душ в следующей жизни, но отрицание души в этой…
Не питайте иллюзий. Ставки в этой игре высоки: на кону моральное и духовное здоровье нации, будущая жизнеспособность науки и наше представление о себе как о человеческих существах и детях Запада… Все, кому дороги свобода и достоинство человека, в том числе и атеисты, должны понимать, что их собственная человечность под угрозой
[1160].
Ничего не скажешь, это пламенные прокуроры. Но, как мы увидим далее, все их обвинения сфабрикованы. Наука не виновата в геноциде и войнах и не угрожает нравственному и духовному здоровью нации. Напротив, наука незаменима во всех сферах, касающихся человека, в том числе в политике, в искусстве и в поисках моральных основ, смысла и цели.
~
Такая высоколобая враждебность к науке – это обострение дискуссии, которую еще в 1959 году описывал Чарльз Перси Сноу, когда сетовал на презрение к ученым со стороны британских интеллектуалов в своей лекции и книге «Две культуры». Антропологический термин «культура» позволяет понять, почему науке приходится отбивать атаки со стороны не только живущих на нефтедоллары политиков, но и ряда самых эрудированных представителей интеллектуального мира.
В течение XX столетия страна человеческого знания разделилась на узкопрофессиональные герцогства, и развитие науки (особенно наук о человеке) часто кажется вторжением на территории, которые застолбили и огородили для себя гуманитарные дисциплины. Дело не в том, что гуманитарии сами по себе склонны к такому мышлению по принципу нулевой суммы. Большинство деятелей культуры не демонстрируют ничего подобного; романисты, художники, кинематографисты и музыканты, которых я знаю, живо интересуются научными достижениями, касающимися сферы их деятельности, потому что открыты любым источникам вдохновения. Не мучает беспокойство и гуманитариев, изучающих исторические эпохи, жанры искусства или системы взглядов, потому что истинный исследователь гуманитарного знания восприимчив к идеям независимо от их происхождения. Защитную неуживчивость проявляет культура – описанная Сноу «вторая культура» пишущей интеллигенции, культурных критиков и журналистов-эрудитов
[1161]. Писатель Дэймон Линкер (цитируя социолога Дэниела Белла) охарактеризовал их как «специалистов по обобщению, которые судят о мире, исходя из собственных читательских пристрастий, опыта и способности к суждению; субъективность со всеми ее причудами и странностями – расхожая валюта литературного мира»
[1162]. Этот подход диаметрально противоположен научному, и именно интеллектуалы «второй культуры» сильнее прочих опасаются «сциентизма», который они понимают как позицию, что «наука – единственная важная вещь» или что «ученым нужно доверить решение всех проблем».
Сноу, конечно, никогда не лелеял безумной идеи, что власть нужно передать культуре ученых. Напротив, он призывал к возникновению «третьей культуры», которая объединила бы концепции науки, истории и культуры, поставив их на службу процветанию человека во всемирном масштабе
[1163]. В 1991 году новую жизнь в это понятие вдохнул автор и литературный агент Джон Брокман; оно близко к концепции «консилиенса» (consilience) – единства знаний, о которой писал биолог Эдвард Осборн Уилсон. Сам Уилсон приписывал эту идею мыслителям Просвещения (кому ж еще?)
[1164]. Но, чтобы понять, какие перспективы открывает перед человечеством наука, нужно для начала отказаться от свойственного «второй культуре» восприятия себя в кольце врагов, отраженного, например, в ключевой фразе статьи, написанной в 2013 году известным литератором Леоном Уисельтиром: «Сегодняшняя наука хочет вторгнуться на территорию свободных искусств. Мы не можем этого допустить»
[1165].
