В общем, я считаю, что трудная проблема сознания – это содержательная понятийная проблема, но (и здесь я согласен с Деннетом) не научная проблема
[1262]. Никто никогда не получит гранта на изучение вопроса, не зомби ли вы случайно, или на исследование, один и тот же или два разных капитана Кирка ходят по палубе звездолета «Энтерпрайз» и по поверхности Закдорна. И я соглашусь с несколькими другими философами, что, быть может, нам бессмысленно даже надеяться на решение именно потому, что это понятийная проблема, или, выражаясь точнее, проблема с нашими понятиями. Как писал Томас Нагель в своем знаменитом эссе «Каково быть летучей мышью?» (What is it like to be a bat?), «существуют факты, невообразимые и недоступные человеческому пониманию, даже если бы человечество жило вечно, – просто потому, что наша структура не позволяет нам оперировать необходимыми для этого понятиями»
[1263]
[1264]. Философ Колин Макгинн развил эту идею, заявив, что наши когнитивные инструменты, предназначенные для объяснения реальности (а именно построение цепочек причин и следствий, аналитическое расчленение целого на части и их взаимосвязи, а также моделирование с помощью математических уравнений), не соответствуют природе трудной проблемы сознания, которая неинтуитивно холистична
[1265]. Передовая наука говорит нам, что сознание представляет собой глобальное рабочее пространство, где представлены наши текущие цели, воспоминания и обстоятельства, реализованные в виде синхронизированной активности нейронных сетей фронто-париетальной области. Но вот последнюю порцию этой теории – что быть такой сетью означает субъективно ощущать себя так, а не иначе – возможно, придется счесть тем фактом реальности, где объяснения следует прекратить. В этом на самом деле нет ничего удивительного. Как заметил Амброз Бирс в «Словаре сатаны» (The Devil’s Dictionary), у интеллекта нет другого инструмента для познания себя, кроме самого себя, и он никогда не будет удовлетворен тем, как понимает самый глубокий аспект собственного существования, свою врожденную субъективность.
Но под каким углом ни рассматривай трудную проблему сознания, постулат о существовании нематериальной души ничем тут не поможет. Во-первых, это все равно что пытаться разрешить загадку еще большей загадкой. Во-вторых, из него вытекает ложный вывод о существовании паранормальных явлений. Но что хуже всего, сознание, дарованное Богом, не соответствует требованиям, предъявляемым к устройству локуса справедливого воздаяния. Зачем бы Бог стал наделять бандита способностью наслаждаться своими нечестно добытыми богатствами или награждать сексуального маньяка чувственным удовольствием? (Если же он соблазняет их, чтобы дать им возможность показать свою нравственную твердость, почему ради этого должны страдать их жертвы?) Почему милосердный Бог не удовлетворяется, украв у больного раком годы жизни, и дополнительно наказывает его мучительной болью? Подобно физическим явлениям, явления сознания выглядят именно так, как если бы законы природы действовали без учета благополучия человека. Если мы хотим улучшить свою жизнь, нам придется самим придумать, как этого добиться.
~
Это подводит нас ко второй проблеме религиозной морали. Дело не в том, что Бога, диктующего нравственные предписания и контролирующего их соблюдение, практически наверняка не существует. Дело в том, что, даже если Бог и есть, его указы, донесенные до нас религией, не могут служить источником морали. Этот момент объясняется еще в платоновском «Евтифроне», где Сократ утверждает, что, если у богов есть убедительные причины объявить конкретные поступки моральными, мы с тем же успехом можем ссылаться на эти причины напрямую, избавившись от посредника. Если же таких причин нет, нам не стоит принимать божественные повеления всерьез. В конце концов, разумные люди способны сформулировать, почему нельзя убивать, насиловать или пытать, не упоминая страха перед геенной огненной, и они не бросятся насиловать и убивать, решив, что Бог сейчас отвлекся или вдруг позволил так поступать.
Религиозные моралисты отвечают, что Господь Священного писания, в отличие от капризных божеств греческой мифологии, в принципе не способен отдать аморальный приказ. Но любой, знакомый с текстом Библии, знает, что это не так. Ветхозаветный Бог миллионами убивал невинных, не раз повелевал израильтянам совершать геноцид, установил смертную казнь за богохульство, идолопоклонство, гомосексуальные связи, прелюбодеяние, неповиновение родителям и за работу в субботу, а также не видел ничего плохого в рабстве, изнасилованиях, пытках и членовредительстве. Все это вполне соответствовало уровню развития цивилизаций бронзового и железного веков. Сегодня, конечно, просвещенные верующие следуют гуманным заветам, а жестокие считают аллегориями, подправляют или игнорируют. Именно в этом и состоит самое главное: они читают Библию через призму просвещенного гуманизма.
Аргумент «Евтифрона» опровергает расхожее обвинение, будто атеизм обрекает нас на моральный релятивизм, позволяющий каждому творить что вздумается. Все как раз наоборот. Гуманистическая мораль опирается на универсальный фундамент разума и интересов человека: неотъемлемой характеристикой человеческой судьбы является то, что нам всем будет лучше, если мы станем помогать друг другу и не будем причинять друг другу вреда. По этой причине многие современные философы, в том числе Нагель, Голдстейн, Питер Сингер, Питер Рэйлтон, Ричард Бойд, Дэвид Бринк и Дерек Парфит, называют себя моральными реалистами (в противоположность релятивистам) и доказывают, что моральные утверждения бывают как объективно истинными, так и объективно ложными
[1266]. Это как раз религия по самой своей природе ведет к моральному релятивизму. Учитывая отсутствие доказательств, любая вера в то, сколько существует богов, кто их земные пророки или мессии и чего они от нас хотят, опирается исключительно на догмы, принятые в родном племени верующего.
Это делает религиозную мораль не только релятивистской, но порой и аморальной. Невидимые боги могут приказать людям убивать еретиков, неверных и вероотступников. Нематериальная душа не подчиняется вполне земным стимулам, которые побуждают нас считаться друг с другом. Конкурируя за материальные ресурсы, соперники обычно оказываются в лучшем положении, если делят добычу, а не дерутся из-за нее, особенно если они ценят свою земную жизнь. Но, если на кону священные ценности (вроде святой земли или истинной веры), соперники просто не имеют права пойти на компромисс. А если они к тому же верят в бессмертие души, потеря тела для них не такая уж большая проблема – скорее вполне резонная цена за вечное блаженство в раю.
