Однако свой вклад в сопротивление прогрессу внесли и религиозные убеждения. Начать с того, что многие из заповедей ислама, если понимать их буквально, абсолютно антигуманны. Изрядное количество сур Корана выражают ненависть к неверным, прославляют мученичество и утверждают святость вооруженного джихада. За употребление алкоголя полагается порка, прелюбодеяние и гомосексуальность караются забиванием камнями, врагов ислама ждет распятие, язычников – сексуальное рабство, а девочек можно насильно выдавать замуж с девяти лет
[1314].
Конечно, некоторые отрывки из Библии – тоже не образец гуманизма. Нет смысла спорить, что хуже; важно, насколько буквально верующие понимают свои священные тексты. Как и в других авраамических религиях, в исламе есть аналоги раввинской казуистики и иезуитских диспутаций, аллегоризирующих, ограничивающих или подчищающих самые мерзкие части Писания. Есть в исламе и свои «культурные иудеи», «либеральные католики» и «христиане лишь по названию». Беда в том, что такое милосердное лицемерие куда слабее развито в современном исламском мире.
Проанализировав большие объемы данных по вероисповеданию, полученных в рамках Всемирного обзора ценностей, политологи Эми Александер и Кристиан Вельцель пришли к выводу:
Мусульмане обращают на себя внимание как конфессия с огромной долей крайне религиозных людей: 82 %. Что еще поразительней, целых 92 % всех, называющих себя мусульманами, оценивают себя на 9 или 10 баллов десятибалльной шкалы религиозности (для сравнения, так отвечают меньше половины иудеев, католиков и протестантов). Самоидентификация в качестве мусульманина, независимо от ветви ислама, кажется почти синонимом крайней религиозности
[1315].
Похожие результаты получены и в ряде других исследований
[1316]. Крупный опрос, проведенный Исследовательским центром Пью, свидетельствует: «в 32 из 39 обследованных стран половина или больше мусульман считают, что существует только один правильный способ понимать учение ислама», во всех странах, в которых задавался этот вопрос, от 50 % до 93 % мусульман убеждены, что «Коран нужно понимать буквально, как написано», а «подавляющая их доля хочет, чтобы исламский закон (шариат) был официальным законодательством их страны»
[1317].
Корреляция еще не причинность, но, если сопоставить то, что исламская доктрина во многом антигуманна, с тем, что множество мусульман убеждены в ее непогрешимости, и добавить тот факт, что мусульмане, поддерживающие нелиберальные меры и совершающие жестокие поступки, говорят, что поступают так, следуя своему вероучению, будет натяжкой утверждать, что эти бесчеловечные практики не имеют ничего общего с религиозностью и что реальная их причина – нефть, колониализм, исламофобия, ориентализм или сионизм. Для тех, кого можно убедить лишь цифрами, существуют общемировые исследования ценностей, сводящие воедино все переменные, которые любят измерять социологи (включая доход, образование и зависимость от нефтедолларов). В таких массивах данных ислам сам по себе позволяет предсказывать более высокий уровень патриархальных и прочих нелиберальных ценностей, причем касается это как отдельных людей, так и целых стран
[1318]. В немусульманских обществах еще одним таким прогностическим фактором может служить регулярное посещение мечети (в мусульманских обществах эти ценности настолько вездесущи, что посещение мечети большой роли не играет)
[1319].
Все эти тревожные закономерности когда-то касались и христианского мира, но начиная с эпохи Просвещения Запад запустил процесс (продолжающийся и поныне) отделения церкви от государства, создания светского гражданского общества и перевода своих институтов на базис универсальной гуманистической этики. В большинстве мусульманских стран этот процесс пока едва начался. Историки и социологи (многие из которых сами мусульмане) продемонстрировали, как господство религии над государственными институтами и гражданским обществом тормозит экономическое, политическое и социальное развитие мусульманских стран
[1320].
Ухудшает ситуацию и реакционная идеология, завладевшая умами благодаря трудам египетского автора Сейида Кутба (1906–1966), члена организации «Братья-мусульмане» и идейного вдохновителя «Аль-Каиды» и других исламистских движений
[1321]. Его идеология обращается к славному прошлому – ко временам Пророка, первых халифов и классической арабской цивилизации – и оплакивает последующие века унижений, которые ислам претерпел от крестоносцев, кочевников, европейских колонизаторов, а теперь еще и от вероломных светских реформаторов. Все эти несчастья – горький итог отступления от строгих традиций; искупление возможно только через восстановление истинно мусульманского государства, живущего по законам шариата и очищенного от всякого немусульманского влияния.
Хотя вклад религиозной морали в проблемы мусульманского мира отрицать невозможно, некоторые из западных интеллектуалов, которые пришли бы в ужас, если бы репрессии, мизогиния, гомофобия и политическое насилие, характерные для мусульманского мира, обнаружились бы в их собственных обществах, пусть даже и разбавленные в сотню раз, почему-то бросаются на защиту этих явлений, когда они практикуются во имя ислама
[1322]. Наверняка отчасти ими движет похвальное желание бороться с предубеждениями против мусульман. Отчасти – стремление дискредитировать опасную идею (и, возможно, самосбывающееся пророчество), будто бы мир втянут в столкновение цивилизаций. В какой-то мере такая апологетика еще и продолжение давней исторической традиции, в соответствии с которой западные интеллектуалы проклинают свое собственное общество и романтизируют его врагов (синдром, к которому мы вскоре вернемся). Но не в последнюю очередь это проявление характерной для теистов, веристов и интеллектуалов «второй культуры» глубокой симпатии к религии как таковой и их нежелания решительно встать на сторону просвещенного гуманизма.
