Для читателей медицинских журналов и прочих ипохондриков перспективы бессмертия выглядят заметно иначе. Мы, конечно же, радуемся отдельным постепенным улучшениям вроде сокращения смертности от рака примерно на 1 % в год в течение последних двадцати пяти лет, что в одних только Соединенных Штатах спасло жизнь миллиону человек
[147]. Но при этом мы регулярно разочаровываемся в чудо-препаратах, работающих не лучше плацебо, методах лечения с побочными эффектами хуже, чем сама болезнь, и нашумевших достижениях, которые рассыпаются в прах при проведении метаанализа. Медицинский прогресс в наше время больше напоминает сизифов труд, а не сингулярность.
Не имея дара пророчества, мы не можем сказать, найдут ли однажды ученые лекарство от смерти. Но эволюция и энтропия делают такое развитие событий маловероятным. Старение встроено в наш геном на каждом уровне организации, потому что естественный отбор отдает предпочтение тем генам, которые делают нас энергичными в молодости, а не тем, благодаря которым мы дольше живем. Этот дисбаланс обусловлен асимметрией времени: в любой момент существует определенная вероятность, что мы станем жертвой неотвратимого несчастного случая вроде удара молнии или лавины, что обнулит полезность любого дорого обходящегося гена долголетия. Чтобы открыть нам путь в бессмертие, биологам пришлось бы перепрограммировать тысячи генов или молекулярных путей, каждый из которых обладает малым и неточно определенным воздействием на продолжительность жизни
[148].
И даже если бы мы обладали таким идеально отстроенным биологическим оборудованием, натиск энтропии все равно подтачивал бы его. Как сказал физик Питер Хоффман, «жизнь – это смертельная схватка биологии и физики». В своем беспорядочном мельтешении молекулы постоянно портят механизмы наших клеток, включая те самые механизмы, которые борются с энтропией, исправляя ошибки и устраняя ущерб. По мере того как повреждения накапливаются в различных системах, призванных контролировать повреждения, риск коллапса нарастает экспоненциально. Рано или поздно это приводит к тому, что сбой дает любая изобретенная биомедицинскими науками защита против постоянно нависающих над нами опасностей вроде рака или органной недостаточности
[149].
На мой взгляд, исход нашей многовековой войны со смертью лучше всего предсказывает закон Стайна: «То, что не может длиться вечно, рано или поздно закончится», но с дополнением Дэвиса: «То, что не может длиться вечно, может длиться гораздо дольше, чем вам кажется».
Глава 6
Здоровье
Как объяснить тот факт, что начиная с конца XVIII века дар жизни доступен все большему числу представителей нашего вида? Угадать ответ помогает сама хронология. В книге «Великий побег» (The Great Escape) Ангус Дитон пишет: «С тех пор как во времена Просвещения люди взбунтовались против авторитетов и начали использовать силу разума для улучшения своей жизни, у них всегда получалось добиться успеха, и едва ли есть сомнения, что они продолжат одерживать победу за победой над силами смерти»
[150]. Растущая продолжительность жизни, которой мы уже успели порадоваться в предыдущей главе, – это трофей, отбитый при разгроме нескольких из этих сил: болезней, голода, войны, насильственных смертей и несчастных случаев. В этой и последующих главах я расскажу историю каждой из этих битв.
На протяжении большей части истории человечества главной силой смерти были инфекционные заболевания – гнусное порождение эволюции в виде крошечных и очень быстро размножающихся организмов, которые обеспечивают свое существование за наш счет, мигрируя от тела к телу благодаря насекомым, червям и телесным выделениям. Эпидемии убивали людей миллионами, стирая с лица земли целые цивилизации, и обрушивались внезапным бедствием на отдельные деревушки. Взять, к примеру, желтую лихорадку – эта переносимая комарами вирусная инфекция получила свое имя по цвету, который приобретала кожа ее жертв незадолго до мучительной смерти. По свидетельству очевидца эпидемии 1878 года в Мемфисе, больные «заползали в щели в нечеловеческих корчах, и тела их находили лишь по смраду гниющей плоти…Тело мертвой матери было распростерто на кровати… все в черной рвоте, напоминающей кофейную гущу… а ее дети катались по полу и стонали»
[151].
Болезни не щадили богатых: в 1836 году обладатель самого большого в мире состояния Натан Майер Ротшильд умер от инфекционного абсцесса. Как и власть имущих: целую череду британских монархов скосили дизентерия, оспа, пневмония, тиф, туберкулез и малярия. Подвластны болезням были и американские президенты: Уильям Генри Гаррисон заболел вскоре после своей инаугурации в 1841 году и умер от септического шока спустя тридцать один день, а Джеймс Полк пал жертвой холеры через три месяца после ухода с поста в 1849-м. Еще совсем недавно, в 1924 году, шестнадцатилетний сын действующего тогда президента Калвина Кулиджа умер от воспаления мозоли, которую он заработал во время игры в теннис.
Неизменно изобретательный Homo sapiens долго пытался бороться с заболеваниями посредством разных форм шарлатанства: он молился, приносил жертвы, пускал кровь, ставил банки, употреблял токсичные металлы и гомеопатию, а также насмерть давил куриц о больные части тела. Но начиная с конца XVIII века, когда была изобретена вакцинация, и все быстрее в XIX веке, с распространением микробной теории заболеваний, ход битвы начал меняться. Мытье рук, акушерство, истребление комаров и особенно защита питьевой воды путем создания городских канализационных систем и хлорирования водопроводной воды привели в итоге к спасению миллиардов жизней. До начала XX века города утопали в экскрементах, вода в их реках и озерах была густой от нечистот, а их жители пили и использовали для стирки вонючую коричневую жидкость
[152]. Причиной эпидемий считались «миазмы» – зловонный воздух, до тех пор пока первый в мире эпидемиолог Джон Сноу (1813–1858) не установил, что заболевшие холерой лондонцы брали воду из трубы, которая начиналась ниже по течению от места, где сливали нечистоты. Сами доктора были в прошлом огромной угрозой здоровью: они переходили из прозекторской прямо в смотровой кабинет в черных халатах, покрытых засохшей кровью и гноем, осматривали раны пациентов немытыми руками и зашивали их нитками, которые держали в петлицах, пока Игнац Земмельвейс (1818–1865) и Джозеф Листер (1827–1912) не обучили их дезинфицировать руки и инструменты. Антисептика, анестезия и переливание крови позволили хирургии начать лечить, вместо того чтобы мучить и калечить, а антибиотики, антитоксины и прочие бессчетные достижения медицины еще дальше отбросили натиск заразы.
