Как и все достижения прогресса, Зеленая революция с самого своего начала попала под шквал критики. Высокотехнологичное агропроизводство, говорили недовольные, расходует ископаемое топливо и грунтовые воды, использует гербициды и пестициды, подрывает традиционное натуральное сельское хозяйство, биологически противоестественно и приносит деньги корпорациям. Учитывая, что им были спасены жизни миллиарда людей и что благодаря ему массовый голод отправился на свалку истории, мне кажется, цена эта вполне разумна. Более того, нам необязательно придется платить ее вечно. Прелесть научного прогресса в том, что он никогда не обрекает нас на использование одной-единственной технологии, но постоянно разрабатывает новые, которые создают меньше проблем (к этой динамике мы обратимся в главе 10).
Генная инженерия сейчас может за несколько дней достичь того, на что у крестьян прошлого уходили тысячелетия и на что Борлоуг потратил годы «немыслимо монотонного труда». Генно-модифицированные культуры имеют более высокую урожайность и содержат больше жизненно необходимых витаминов, они устойчивы к засухам, засолению почв, болезням, вредителям и гниению, им нужно меньше земли, удобрений и трудовых затрат. Сотни исследований, все крупнейшие научные и медицинские организации мира, а также более сотни нобелевских лауреатов засвидетельствовали их безопасность (что неудивительно, ведь не генно-модифицированных культур не бывает)
[198]. Однако традиционные защитники окружающей среды с их, как выразился эколог Стюарт Бранд, «привычным равнодушием к голодающим», затеяли крестовый поход против генно-модифицированных растений во имя защиты людей – не только сытых гурманов в богатых регионах мира, но и бедных крестьян в развивающихся странах
[199]. Этот протест исходит из священного, хотя и бессмысленного понятия «естественности», в результате чего его адепты осуждают «генетическое загрязнение» и «игры с природой», восхваляя «настоящую еду», которая производится «экологичными методами». Таким образом они наживаются на примитивных представлениях о врожденности и загрязнении, царящих среди несведущей в науке публики. Удручающие опросы показывают, что примерно половина из нас верит, что у обычных помидоров нет генов, а у генно-модифицированных есть, что ген, внедренный в растение, может попасть в геном съевшего это растение человека и что если поместить один из генов шпината в апельсин, то апельсин станет на вкус как шпинат. 80 % опрошенных высказались в поддержку закона, обязывающего производителей указывать на этикетках, что их продукция «содержит ДНК»
[200]. Бранд пишет:
Осмелюсь предположить, что движение в защиту окружающей среды нанесло своим противостоянием генной инженерии больше вреда, чем любое иное наше заблуждение. Мы лишаем людей еды, препятствуем развитию науки, причиняем ущерб природе и отнимаем важнейший инструмент у наших врачей
[201].
Столь резкое высказывание Бранда обусловлено, в частности, тем, что сопротивление выращиванию генно-модифицированных культур произвело наиболее губительный эффект в той части мира, которая могла больше всего от них выиграть. Природа немилосердно наделила Африку к югу от Сахары бесплодными почвами, переменчивой интенсивностью осадков и малым числом удобных бухт и судоходных рек; исторически там так и не сформировалась достаточно широкая сеть автомобильных шоссе, железных дорог и каналов
[202]. Как и в случае всех прочих аграрных регионов, почва там была истощена, но, в отличие от остального мира, в Африке ее не восстановили при помощи искусственных удобрений. Выращивание генно-модифицированных культур, как уже имеющихся, так и выведенных специально для этого района, в сочетании с современными технологиями вроде беспахотного земледелия и капельного орошения могло бы позволить Африке обойтись без использования более инвазивных методов первой Зеленой революции и в то же время полностью устранить пока сохраняющийся там дефицит продовольствия.
При всей важности сельского хозяйства продовольственная безопасность зависит не только от него. Массовый голод случается не только когда еды мало, но и когда люди не могут ее себе позволить, когда армии лишают их доступа к ней или когда правительству все равно, сыто население или нет
[203]. Пики и провалы на графике с рис. 7–4 показывают, что победа над голодом не была чередой уверенных подъемов эффективности сельского хозяйства. В XIX веке массовый голод обычно вызывали засухи и болезни растений, но в колониальных Индии и Африке его усугубляли бездушие, некомпетентность, а иногда и намеренные действия чиновников, не испытывавших филантропической заинтересованности в благополучии подданных
[204]. К началу XX века колониальная политика стала более чуткой к продовольственным кризисам, а достижения в области сельского хозяйства нанесли значительный удар по голоду
[205]. Однако позже кошмарная череда политических катастроф приводила к отдельным случаям массового голода на протяжении всего оставшегося столетия.
Из семидесяти миллионов людей, погибших в результате массового голода в XX веке, 80 % стали жертвами насильственной коллективизации, карательной конфискации и тоталитарного центрального планирования при коммунистических режимах
[206]. Речь идет о периодах голода в СССР после Октябрьской революции, Гражданской войны и Второй мировой войны, сталинском Голодоморе на Украине в 1932–1933 годах, «Большом скачке» Мао Цзэдуна в 1958–1961 годах, «нулевом годе» Пол Пота в 1975–1979 годах и совсем недавнем «Трудном походе» Ким Чен Ира в 1990-е. Первые постколониальные правительства стран Африки и Азии часто принимали модные в идеологическом отношении, но катастрофические с точки зрения экономики решения о массовой коллективизации сельского хозяйства, ограничении импорта с целью развития «самодостаточности» и искусственном занижении цен на продукты питания, от которого выигрывали оказывающие большое влияние на политику горожане, но страдали крестьяне
[207]. Когда в этих странах начинались гражданские войны, а это случалось часто, в дополнение к разрушению системы продовольственного снабжения обе стороны могли использовать голод как оружие, иногда при пособничестве покровительствовавших им сверхдержав.
