Проблема в том, что развитие технологий обессмысливает саму идею неизменной стандартной корзины. Для начала: качество товаров в этой корзине со временем растет. Один «предмет одежды» в 1800 году мог представлять собой накидку из жесткой, тяжелой и протекающей промасленной ткани; в 2000 году это был бы дождевик на молнии из легкой дышащей синтетики. «Стоматологические услуги» в 1800 году подразумевали клещи и деревянные протезы; в 2000-м – новокаин и имплантаты. Таким образом, неверно говорить, что те 300 долларов, которые мы бы потратили на одежду и медицинское обслуживание в 2000 году, соответствуют 10 долларам, которые мы бы заплатили за «то же самое» в 1800-м.
Кроме того, технологии не только улучшают старые вещи – они порождают новые. Сколько в 1800 году стоили холодильник, музыкальная запись, велосипед, мобильный телефон, «Википедия», фотография вашего ребенка, ноутбук с принтером, противозачаточная таблетка, доза антибиотиков? Ответ тут прост: в мире нет таких денег. Сочетание улучшенных вещей и новых вещей практически полностью лишает нас возможности сопоставлять материальное благополучие людей в разные десятилетия и века.
Падение цен еще больше усложняет задачу. Холодильник стоит сегодня порядка 500 долларов. За сколько вы бы вовсе отказались от возможности хранить еду в таких устройствах? Явно не за 500 долларов! Адам Смит называл это парадоксом ценности: когда важный товар доступен в избытке, он начинает стоить гораздо меньше, чем люди готовы за него платить. Эта разница называется потребительским излишком, и ее стремительный рост со временем невозможно отразить в цифрах. Экономисты сами первыми признают, что измеряемые ими показатели напоминают описанного Оскаром Уайльдом циника: они знают цену всему, но не видят ценности ни в чем
[214].
Это не значит, что сопоставление благосостояния в разные времена и в разных местах в единой валюте с учетом инфляции и покупательной способности не имеет смысла, – лучше уж так, чем не знать ничего или строить догадки, – однако адекватной оценки прогресса человечества оно нам не дает. Наш современник, у которого в кошельке лежит сто международных долларов 2011 года в наличном эквиваленте, невообразимо богаче своего предка с таким же кошельком двести лет назад. Как мы увидим дальше, это также влияет на нашу оценку благосостояния в развивающихся странах (эта глава), имущественного неравенства в развитых странах (следующая глава) и будущего экономического роста (глава 19).
~
С чего начался Великий побег? Самая очевидная его причина – применение науки для улучшения материальной жизни и, как следствие, возникновение, по выражению специалиста по экономической истории Джоэля Мокира, «просвещенной экономики»
[215]. Станки и мануфактуры промышленной революции, высокоурожайные фермы аграрной революции и водопровод санитарной революции могли обеспечивать людям больше одежды, инструментов, средств передвижения, книг, мебели, калорий, чистой воды и прочих нужных вещей, чем ремесленники и фермеры за век до того. Многие ранние усовершенствования в областях вроде паровых двигателей, ткацких станков, прядильных машин и литейного производства были сделаны в мастерских и на задних дворах незнакомых с теорией самоучек
[216]. Проблема состояла в том, что метод проб и ошибок порождает чересчур раскидистое дерево возможностей, многие из ветвей которого ведут в никуда; зато их можно подрезать посредством применения науки, ускоряя тем самым темп прогресса. Мокир замечает:
После 1750 года познавательная база технологии начала понемногу расширяться. Мало того что появлялись новые продукты и методы, – становилось понятно, как и почему работали старые, и теперь их можно было совершенствовать, дорабатывать, улучшать, по-новому сочетать с другими и адаптировать для новых целей
[217].
Изобретение в 1643 году барометра, доказавшее существование атмосферного давления, в конце концов привело к изобретению парового двигателя, который в то время называли «атмосферным двигателем». Среди других примеров двустороннего обмена между наукой и технологией можно назвать синтез удобрений посредством применения химических знаний, полученных в результате изобретения гальванического элемента, и сделанное при помощи микроскопа открытие микробной природы заболеваний, благодаря которой мы оградили питьевую воду, а также руки и инструменты врачей от болезнетворных организмов.
Деятели прикладной науки не имели бы мотивации применять свою изобретательность для облегчения тягот повседневной жизни, а их разработки остались бы в стенах лабораторий и гаражей, если бы не еще два новых явления.
Одно из них – развитие институтов, которые упрощали обмен товарами, услугами и идеями; именно этот процесс Адам Смит выделил как главный генератор богатства. По мнению экономистов Дугласа Норта, Джона Уоллиса и Барри Уэйнгаста, пример прошлых веков, как и многих регионов мира в наши дни, показывает, что наиболее естественным для государства устройством является то, при котором представители элит договариваются не грабить и не убивать друг друга, а в обмен получают вотчины, льготы, привилегии, монополии, сферы влияния или сети покровительства, которые позволяют им контролировать какой-либо сектор экономики и жить за счет ренты (то есть дохода, полученного благодаря исключительному доступу к ресурсу)
[218]. В Англии XVIII века на смену этой системе кумовства пришла открытая экономика, при которой кто угодно может торговать с кем угодно, а их действия при этом защищены законом, правами собственности, юридически обязывающими контрактами и институтами вроде банков, корпораций и государственных органов, работа которых основана не на личных связях, а на общественном доверии. Теперь предприимчивые люди могли выводить на рынок новые продукты, или продавать старые по цене ниже, чем у других продавцов, или получать деньги за что-то, что они выполнят лишь через определенное время, или вкладываться в оборудование или землю, которые принесут прибыль только спустя годы. Сегодня я воспринимаю как должное тот факт, что, если я захочу молока, я могу пойти в продуктовый магазин, и там на полках будут стоять литровые пакеты неразбавленного и неиспорченного молока по доступной мне цене, а продавец позволит мне уйти с таким пакетом сразу после того, как я считаю терминалом свою карту, хотя мы никогда раньше не встречались, возможно, никогда больше не увидимся и у нас нет общих знакомых, которые могли бы поручиться за нашу добропорядочность. В магазинах по соседству я могу проделать то же самое с джинсами, электродрелью, компьютером или автомобилем. Только наличие многочисленных институтов делает такими простыми эти и миллионы других анонимных транзакций, из которых состоит современная экономика.
