Таким образом, экономическое равенство само по себе не является одним из аспектов человеческого благополучия. Кроме того, неравенство не стоит путать с несправедливостью или бедностью. Теперь от моральной оценки неравенства обратимся к вопросу, почему оно менялось со временем.
~
Глядя на историю неравенства, проще всего заявить, что оно является порождением эпохи модерна. Наверняка сначала мы находились в состоянии естественного равенства, поскольку богатства не было в принципе, и все имели равные доли от ничего, а затем, когда возникло богатство, у некоторых его оказалось больше, чем у других. В таком изложении неравенство изначально находилось на нулевом уровне и росло по мере накопления капитала. Но это не совсем верно.
Охотники и собиратели на первый взгляд представляют собой очень эгалитарное общество, и именно это подтолкнуло Маркса и Энгельса к идее «первобытного коммунизма». Однако этнографы отмечают, что образ равенства, царящего в таких группах, обманчив. Во-первых, современные племена охотников и собирателей, за которыми мы имеем возможность наблюдать, не живут той же жизнью, что их древние предшественники: они вытеснены на маргинальные земли и потому вынуждены кочевать, что делает невозможным накопление какого-либо богатства, хотя бы потому, что его не так-то легко носить на себе. Но оседлые охотники и собиратели, например коренные жители обильного лососем, ягодами и пушным зверем северо-западного побережья Северной Америки, были отнюдь не эгалитаристами. Они имели потомственную знать, которая владела рабами, копила предметы роскоши и гордо демонстрировала свое богатство в ходе потлачей. Кроме того, хотя кочевые охотники и собиратели действительно делят между собой мясо (поскольку охота – это в значительной мере дело удачи, и поделиться в день богатой добычи – значит обезопасить себя на тот случай, когда ее не будет совсем), растительную пищу они делят куда реже. Собирательство – это вопрос усердия; если делить собранное поровну на всех, кто-то сможет получать свою долю, ничего при этом не делая
[293]. Любому обществу свойствен определенный уровень неравенства, как и осознание его существования
[294]. Недавнее исследование неравенства в обладании теми формами богатства, которые доступны охотникам и собирателям (домами, лодками, добычей), показало, что они далеки от состояния «первобытного коммунизма»: коэффициент Джини в таких обществах составляет 0,33, что близко к показателю для располагаемого дохода американцев в 2012 году
[295].
Что происходит, когда общество начинает производить богатство в значительном объеме? Рост абсолютного неравенства (разницы между самыми богатыми и самыми бедными) оказывается почти что математической неизбежностью. При отсутствии некоего Управления по перераспределению дохода, которое раздавало бы всем равные доли, одни члены общества непременно – будь то благодаря удаче, умению или усердию – будут извлекать из новых возможностей больше преимуществ, чем другие, и получать непропорциональную выгоду.
Рост относительного неравенства (измеряемого коэффициентом Джини или долей от общего дохода, получаемой определенным квантилем) не неизбежен математически, но тоже весьма вероятен. Согласно известной гипотезе экономиста Саймона Кузнеца, по мере того как страна богатеет, неравенство в ней должно расти, поскольку часть жителей оставляет сельское хозяйство и выбирает более высокооплачиваемые сферы деятельности, тогда как другие остаются в нищете деревенской жизни. Однако в конечном итоге прилив поднимает все лодки. С ростом процента населения, живущего в условиях современной экономики, неравенство должно начать снижаться, описывая траекторию, похожую на перевернутую букву U. Эта гипотетическая дуга изменения неравенства во времени называется кривой Кузнеца
[296].
В предыдущей главе мы видели намеки на кривую Кузнеца в динамике неравенства среди разных стран. По мере того как промышленная революция набирала ход, европейские страны совершали Великий побег из всеобщей бедности, оставляя другие государства позади. Как пишет Дитон, «более совершенный мир – это мир, где есть место различиям; любой побег подразумевает неравенство»
[297]. Затем, с началом глобализации и распространением знаний о том, как накапливается богатство, бедные страны стали сокращать свое отставание в ходе Великой конвергенции. Признаки снижения международного неравенства мы видим во взлете ВВП азиатских стран (рис. 8–2), в преображении кривой распределения мирового дохода из улитки сначала в двугорбого верблюда, а потом в одногорбого (рис. 8–3), в падении доли (рис. 8–4) и абсолютного числа (рис. 8–5) людей, живущих за чертой крайней бедности.
Чтобы убедиться, что рост этих показателей действительно свидетельствует о снижении неравенства – что бедные страны становятся богаче быстрее, чем богатые страны становятся еще богаче, – нам нужна единая мера, объединяющая в себе все факторы, то есть международный коэффициент Джини, который представляет каждую страну как отдельного члена общества. Рис. 9–1 показывает, что международный коэффициент Джини вырос с 0,16 в 1820 году, когда все страны были бедны, до 0,56 в 1970-м, когда некоторые из них разбогатели. Затем, как и предсказывал Кузнец, кривая вышла на плато, а с 1980-х годов начала снижение
[298]. Однако международный коэффициент Джини несколько искажает реальность, поскольку не проводит различия между повышением качества жизни миллиарда китайцев и, скажем, четырех миллионов панамцев. На том же рис. 9–1 представлена кривая изменения международного коэффициента Джини, пересчитанного экономистом Бранко Милановичем с учетом численности населения каждой страны, которая более явно демонстрирует снижение неравенства в его реальном влиянии на человечество.
РИС. 9–1. Международное неравенство, 1820–2013
Источники: Международное неравенство: проект OECD ClioInfra, Moatsos et al. 2014; использованы данные о рыночных доходах домохозяйств в разных странах; Международное неравенство с учетом численности населения: Milanović 2012; данные за 2012 и 2013 годы предоставлены автору Бранко Милановичем
