Часть команды, изучавшей неандертальцев из Складины, – а они, как мы помним, заключили, что неандертальцы взрослели быстрее нас, – была связана с Полем Таффоро, работавшем на гренобльском синхротроне. Он первым применил эту технологию для исследования ранних Homo sapiens, обозначив тем самым важную веху в использовании синхротрона для разрешения вопросов эволюции современного человека. Таффоро взял для изучения детскую челюсть из Джебель-Ирхуда в Марокко. Это место я уже упоминал в связи с находкой одного взрослого черепа, ставшего для меня поворотной точкой, когда я осознал, что именно Африка могла быть главной ареной формирования современного человека. Окаменелости из Ирхуда на сегодняшний день получили датировки в 160 тысяч лет, а то и древнее, но основные споры ведутся относительно таксономического положения этих находок в системе гоминин. На мой взгляд, по анатомическим признакам они выходят за пределы изменчивости людей современного типа, а также сильно отстоят от экземпляров сходного возраста из других африканских местонахождений, например Омо-Кибиш и Херто. А Жан-Жак Юблен подчеркивает, что у детской челюсти из Ирхуда есть подбородок, также он отмечает на взрослых черепах некоторые современные признаки в лицевой части и черепной коробке. Так или иначе, зубы от детской челюсти отправили на синхротрон, рассмотрели их микроскопическое строение и подсчитали скрытые внутри суточные линии нарастания. Оказалось, что ребенок погиб примерно в восемь лет, а рос он теми же неспешными темпами, что и современные дети. Потому, пусть это был ребенок и не совсем современного анатомического строения (как я считаю), но зубы у него росли примерно как у его современных сверстников, а следовательно, у него было такое же долгое детство, такие же рассредоточенные в продолжительном временном интервале энергетические затраты на взросление, такие же повышенные возможности для обучения.
Череп раннего Homo sapiens их Джебель-Ирхуда (слева) и череп неандертальца из пещеры Ла-Ферраси (справа) во Франции
Не так давно Роберт Кружински, мой коллега из Лондонского музея естественной истории, взял в Гренобль окаменелости неандертальского ребенка из Девилс-Тауэра, и тогда мы с Таней Смит, Полем Таффоро и Жан-Жаком Юбленом и другими сотрудниками решили провести показательное во всех смыслах исследование развития зубов у неандертальцев и ранних современных людей. Мы собрали и обсчитали данные по многим окаменелостям неандертальцев, из которых девять, представляющих разные стадии зрелости, отправились на синхротрон. Их сравнили с пятью ранними современными людьми, для которых был проведен аналогичный обсчет, а еще добавили обширные данные по людям наших дней из разных районов мира. И результаты позволили наконец установить, что ранние люди, скажем, из Схула и Кафзеха, созревали (судя по зубам) примерно с той же неспешной скоростью, как и наши современники, а неандертальцы росли значительно быстрее, в особенности это касается более раннего времени прорезывания зубов. Поэтому возраст, который определили по прорезыванию коренных зубов у неандертальских детей из Анжи, Складины и Ле-Мустье – четыре, одиннадцать и шестнадцать лет – на самом деле, как показал синхротрон, меньше: три, восемь и двенадцать лет соответственно. Мало того что неандертальцы созревали в ускоренном темпе, у них и эмаль на зубах была тоньше, чем у нас, ведь росли-то зубы тоже быстрее. И мы вскоре увидим, что эти различия индивидуального развития нашли отражение и в социальном устройстве, и в культуре неандертальцев и современных людей.
Помимо суточных линий нарастания на зубах, в наших телах есть и другие, еще более тонкие сигналы физиологических изменений, и связаны они с тем, что мы день за днем пьем и едим. В этом смысле избитая поговорка “ты – это то, что ты ешь” очень точно отражает суть дела. Множество веществ из нашей пищи поступает в кости и зубы, и если они сохраняются в виде окаменелостей, то в них можно обнаружить химическое эхо древних диет. Как мы говорили в предыдущей главе, необходимые телу компоненты, в том числе углерод и азот, два важнейших элемента живого тела, поступают в форме тех или иных изотопов с определенным атомным весом (а он зависит от числа частиц, называемых нейтронами). И хотя главные химические свойства разных изотопов одного элемента в целом одинаковы, то есть они образуют одинаковые химические соединения, но активность этих соединений немного разнится. Например, если соединения с разными изотопами нагревать, то соединения с более легкими изотопами испаряются быстрее. Или если соединения с разными изотопами поступают в живой организм, усваиваются, а затем покидают его, то оказывается, что скорости всех этих процессов неодинаковы для легких и тяжелых изотопов. И углерод, и азот имеют стабильные изотопы (то есть не подверженные радиоактивному распаду, как, скажем, изотоп углерод-14). Эти стабильные изотопы можно обнаружить, к примеру, в молекулах коллагена, структурного фибриллярного белка, самого распространенного в мягких тканях нашего тела и в костях. И хотя в живом организме костная ткань и коллаген в костях постоянно обновляются, но темп их обновления небыстрый, поэтому стабильные изотопы в коллагене представляют диету, усредненную за десяток лет или даже больше. После смерти коллаген из костей мало-помалу теряется, но все же часть его остается, и в костных останках 100-тысячелетней давности его еще можно обнаружить. И соответственно, измерить в нем изотопный состав.
Здесь необходимо отметить, что стабильные изотопы углерода С-13 и С-12 неодинаково представлены в различных экосистемах, на суше и в море, а также в различных видах растительности. Поэтому и животные, получающие пищу из разных ресурсов, получат углерод в соответственно разном изотопном соотношении. К тому же учтем, что и соотношение стабильных изотопов азота N-15 к N-14 увеличивается примерно на 2–5 % с каждым шагом вверх по трофической пирамиде (трава – съевший траву кролик – съевший кролика человек). Поэтому можно измерить изотопы углерода и одновременно азота в ископаемых костях, допустим, неандертальца и по этим данным постараться понять, что индивид ел в течение своей жизни. Конечно, не вообще все, что он ел, а что он ел обычно, что составляло основу его белкового питания, но опять же не на протяжении всей его жизни, а, как упоминалось выше, лишь в последние годы. Ну и, естественно, так определится лишь доминантный компонент диеты – растения, травоядные животные или плотоядные животные наземной или морской экосистемы. Тут нужно соблюдать аккуратность в трактовках анализов, мы ведь знаем, что и климат – температура и влажность – оказывает влияние на изотопное соотношение. Поэтому наиболее надежные заключения будут по материалам, близким друг к другу во времени и пространстве.
Но даже учитывая все эти оговорки, удалось провести прекрасные, вдумчивые работы по древним диетам неандертальцев и ранних современных людей. Их выполнили Майкл Ричардс и Эрве Бошрен, взяв за основу около десятка неандертальских остатков и еще больше кроманьонских. Ученые подтвердили бытующие представления о неандертальцах: да, они охотились на крупных зверей, таких как олени, мамонты, бизоны, лошади, которые и составляли основу их рациона. В своих природных системах они наравне с волками и львами находились на вершине трофической пирамиды, о чем сообщила ученым их изотопная подпись. Но тут нужно учесть, что все изученные остатки происходили из умеренных областей – Франции, Германии, Хорватии, а это далеко не весь ареал неандертальцев. К сожалению, в более южных районах, на Гибралтаре и Ближнем Востоке, в ископаемых костях коллаген сохраняется существенно хуже. Между тем из данных археологии мы знаем, что на юге, в прибрежных регионах португальской, испанской, итальянской и гибралтарской территорий, неандертальцы дополняли свой рацион морской живностью, моллюсками, к примеру, а также тюленями и, если везло, выброшенными на берег дельфинами. И хотя это трудно определить по изотопному сигналу – он перекрывается доминантным эффектом мясоедения, – растения тоже составляли важный компонент пищи неандертальцев, насколько это позволяли сезонные условия. Не случайно в пещерных отложениях находят обугленные орехи и семена.
