Дэвид Льюис-Уильямс предположил, что глубокие пещеры Европы считались местами особой магической силы, где кроманьонцы общались с духами, где сами стены были проводниками в другую реальность, где трещины и изгибы камня обнажали присутствие духов животных или показывали ворота в другой мир. Искусство в этом случае отражало состояние измененного сознания или у всей группы, или у пришедшего в одиночестве шамана. Подобно теперешним шаманам, занимающим важнейшее положение в племенах охотников-собирателей, их древние коллеги в кроманьонские времена, оснащенные культовым искусством, должно быть, представляли и даже формировали социальные и религиозные системы. Воображение древнего художника, по мнению Льюис-Уильямса, отображает конфликты и иерархии, которые впервые начали проявляться и выстраиваться в сообществах современных людей. Далее он рассуждает, что такое искусство могло вырасти из снов: Homo sapiens, быть может, единственные, кому дано запоминать сны (неандертальцы, согласно Льюис-Уильямсу, не могли). Присутствие последних неандертальцев на территории Европы подстегнуло развитие искусства, потому что кроманьонцам нужно было как-то обозначить свою особость и групповую индивидуальность. И, продолжает Льюис-Уильямс, уже после исчезновения неандертальцев искусство становится все более тождественно религиозной системе, а сама религиозная система прочно встраивается в социальную жизнь кроманьонцев. Только представьте себе продолжительность и живучесть традиций пещерного искусства и создания статуэток: 25 тысяч лет. По долговечности современные системы верований (насколько мы можем их датировать) и в подметки тем древним не годятся!
Таким образом, можно предположить, что на территории Европы в глубоких пещерах с разрисованными стенами проводили обряды инициации. Так и видишь, как молодых людей под действием каких-то веществ или после голодания ведут по темным галереям пещеры – и вдруг огонь факела выхватывает перед ними из тьмы мощные образы. Пение, барабанный бой и курения усиливают эффект; у нас есть свидетельства, что некоторые пещеры во Франции и Испании выбрали за их акустические свойства. Можно предположить, что к тому моменту похоронная обрядовость уже сформировалась, потому что имеются более ранние погребения (100 тысяч лет) с признаками символики, а кроме того, известны черепа из Херто с признаками особых посмертных манипуляций, среди них детский череп, оформленный как церемониальная чаша для питья, – а черепа из Херто между тем датируются возрастом 160 тысяч лет.
Все это говорит о том, что ритуалы продолжали развиваться, потому что способствовали целостности и психическому здоровью и каждого человека, и общества в целом. Память отдельных людей и групп, к которым они принадлежали, складывалась в “коллективную память”, создавая хроники группы, общую копилку информации о племени. Эксперименты по нейросканированию показали, что во время ритуала активируются области мозга, ответственные за рабочую память (эпизодическая память о действиях и поведении, а не о фактах) и за подавление поведенческих импульсов. Так, возрастающая значимость обрядов для человека современного типа, возможно, привела к совершенствованию рабочей (эпизодической) памяти, к укреплению навыка сосредоточения, к умению подавлять “антисоциальные” (в этом контексте – “антиобрядовые”) порывы, то способные снизить или даже свести на нет социальную значимость ритуала. Ритуал выстраивает действия в заданный порядок, никак не связанный с непосредственными функциональными нуждами группы или индивида, и, ослабляя напряжение, помогает с помощью выверенной череды действий взаимодействовать с потенциально враждебными соседями, если, конечно, соседи принимают символику и этикет ритуала, – таким образом, подозрение и враждебность в отношениях сменяются на доверие. Подобные взаимодействия особенно необходимы для торговли в тяжелые времена (например, в периоды засухи) или когда в племени не хватает брачных партнеров.
У отметки в 40 тысяч лет мы уже уверенно говорим о ритуалах: обрядами и церемониями отмечали смерть человека – тут и множественные погребения, и специальные манипуляции с мертвыми телами. Примерно к этому периоду относятся два захоронения на озере Мунго в Юго-Восточной Австралии: в одном из них – женщина, которую кремировали при высокой температуре, а в другом погребен человек неизвестного пола в вытянутой позе и с гематитовым пигментом по поверхности останков (возможно, изначально его наносили на кожу или на покрывающий материал – шкуру или древесную кору). 10 тысяч лет спустя по всему населенному миру люди граветтской культуры начали класть рядом со своими умершими красную охру и искусно сделанные погребальные предметы: мы находим приметы именно такой обрядности от Уэльса на западе (стоянка Пейвиленд) до российского местонахождения Сунгирь на востоке. Характерных погребений обнаружено множество, причем некоторые невероятно богаты: в Сунгире двоих подростков, мальчика и девочку, похоронили голова к голове, присыпали гематитовой охрой, приложили к ним длинные копья из бивня мамонта, костяные статуэтки, сотни просверленных клыков песца, бусины из бивня, порядка десяти тысяч, – ими, похоже, были расшиты меховые одежды, теперь истлевшие. На производство копий из прокаленного бивня наверняка ушли недели, а чтобы сделать все бусины – несколько месяцев. Иначе говоря, статус этих детей в обществе оставался высоким даже после смерти. А одна недавняя находка, пока не полностью описанная в научной литературе, может отодвинуть наше представление о времени зарождения погребальной обрядности еще дальше в прошлое. Речь идет о пещере в холмах Цодило в Ботсване. Там есть огромный шестиметровый камень в форме змеиной головы, ему 70 тысяч лет. В среднем каменном веке пещера, по-видимому, долгое время служила местом церемоний.
Все это подводит нас к вопросу о религии и системе верований, нередко тесно связанных с обрядами. Представляется, что чувство вины за нарушение социальных норм (например, кража у соседа, причинение вреда ни в чем не повинному человеку) появилось еще у ранних людей. Мы можем догадываться об этом потому, что удается привить ощущение стыда социально ориентированным животным, собакам и некоторым приматам. Но только люди оперируют понятием греха: провинности, совершенной не в отношении другого индивида, а в отношении божественного порядка. Этот порядок охватывает и область взаимоотношений между отдельными людьми (например, прегрешением будет убийство или супружеская измена), и установленные стандарты поведения в обществе (вспомним запрет на расчесывание волос во время грозы или на употребление в пищу свинины).
С чего же начался процесс отделения мира сверхъестественного от мира вещественного? В “Происхождении человека” Дарвин описал, как его собака каждый раз лаяла, когда ветер шевелил раскрытый зонтик от солнца. Должно быть, предположил он, собака думает, будто есть кто-то невидимый, кто и является причиной движений зонтика. И, добавляет он, подобные “заблуждения” могли бы положить начало вере в сверхъестественное. Таким образом, в основе духовной веры, по-видимому, лежат умение распознавать ход мыслей другого человека, о чем мы говорили ранее, и понимание причин и их следствий, что необходимо для орудийной индустрии и охоты. Эту точку зрения защищают Робин Данбар и анатом Льюис Уолперт. Молнии, природные катаклизмы, болезни – кто-то ведь обязан стоять за этими необъяснимыми явлениями! Как написал Дарвин, в представлении “дикарей” этот кто-то должен испытывать “те же страсти, ту же мстительность или элементарное понятие о справедливости и те же привязанности, которые свойственны им самим”. А когда развилось самосознание, уже недалеко было и до веры в загробную жизнь, так что появилась возможность как-то разрешить тайну смерти. Тут все понятно: наверняка те, кто любил и заботился о нас при жизни, не оставят нас без внимания и когда мы умрем.
