О каких бы налаженных связях мы ни рассуждали, повреждения на костях ранних людей, и особенно на скелетах неандертальцев, говорят о том, что в палеолитические времена встречи с чужаками не всегда заканчивались мирно. Ученые, в частности Раймонд Келли, утверждают, что, несмотря на меньшее количество зафиксированных травм у ранних современных людей, у них всегда оставался выбор между сотрудничеством и враждой, и этот выбор стал серьезной движущей силой в формировании современного человечества. Я уже упоминал, что, по всей вероятности, только современный человек имел в обиходе метательное оружие. Об этом шла речь в связи с раной на ребре у неандертальца Шанидар-3, ведь с изобретением “убийства на расстоянии” опасаться пришлось не только животным, на которых шла охота, но и человеку. Самцы шимпанзе объединяются в воинственные формирования для нападения на другие группы шимпанзе, так что, возможно, мы, люди, могли унаследовать подобное поведение как часть эволюционного багажа. Орудия – камни, дубинки, заостренные палки и камни с острыми сколами – вскоре могли превратиться в оружие для защиты или нападения, как это показано в первой сцене фильма Стэнли Кубрика “Космическая одиссея 2001 года”.
Дарвин в 1871 году в “Происхождении человека” написал:
Очевидно, что племя, заключающее в себе большое число членов, которые наделены высоко развитым чувством патриотизма, верности, послушания, храбрости и участия к другим, – членов, которые всегда готовы помогать друг другу и жертвовать собой для общей пользы, – должно одержать верх над большинством других племен. Это будет естественным отбором.
За последние 130 лет на основе подобных идей сформировалась концепция “группового отбора”. Над ней работал целый ряд известных ученых, среди них Артур Кизс, Раймонд Дарт, Ричард Александер и Джеймс Мур.
Но уже с начала 1970-х биологи во главе с Уильямом Гамильтоном, Робертом Триверсом и Ричардом Докинзом сделали упор на “эгоистичность” генов и тем расшатали основу многих утверждений группового отбора. Процесс отбора, с “эгоистичных” позиций, происходит только на уровне гена или отдельной особи, а не популяции, и если альтруизм (отсутствие эгоизма) и может появиться в процессе эволюции, то выгоду он даст только генетически родственной группе. Математические модели продемонстрировали, что групповой отбор не сработает даже при наличии незначительной межгрупповой миграции или если “мошенники” воспользуются добротой остальных ради распространения своих генов. Более поздние исследования, проведенные биологами и антропологами (среди них Пол Бинэм и Сэмюель Боулз), снова обратились к идее группового отбора. Движущей силой отбора теперь виделась комбинация генов и вооружения. Аргументация такова: если члены коллектива объединены и все вооружены метательным оружием, то индивидуальные риски снижаются, и, таким образом, союз воинов получает преимущество в нападении и защите всей группы. По предположению Бинэма, общество выгадывает еще и от того, что может успешно противостоять “дармоедам”, которые незаслуженно получают долю общих благ, не беря на себя соответствующего риска и не прилагая усилий. Здесь не очень важно, насколько лично силен такой тунеядец, ведь строй вооруженных копьями соотечественников очень убедителен, когда нужно призвать кого-то к порядку и восстановить внутригрупповые нормы и солидарность.
Боулз высказал и развил следующую идею: если в палеолитических группах практиковались внутригрупповые близкородственные браки, то каждая группа генетически отличалась от другой, а отношения между группами были враждебными – в таком случае групповой отбор развивал и поддерживал сотрудничество и коллективизм. Но для этого нужны были постоянные военные столкновения между группами. Предположим, что в группе есть ген, определяющий трехпроцентную вероятность самопожертвования: в отсутствие военных конфликтов он исчезнет через несколько тысячелетий, но в условиях военных конфликтов сохранится даже ген с тринадцатипроцентным уровнем самопожертвования. Для доказательства широкого распространения военных конфликтов в доисторические времена Боулз воспользовался археологическими данными (в основном относящимися к постпалеолиту). Он утверждал, что хотя альтруистическое поведение может быть смертельно для каждого отдельного члена группы, оно повышает шансы группы победить в боевом столкновении и способствует ее процветанию, поэтому оно выгодно для группы в целом и групповой отбор будет ему благоприятствовать. Кроме того, модель Боулза срабатывает в случае как генетической, так и культурной общности (например, на базе общей религиозной системы). Как уже говорилось, построения Боулза основаны не на палеолитическом материале, но есть одно наблюдение, которое точно соответствует его модели. Французский археолог Николя Тейссандье заметил, что для периода сосуществования последних неандертальцев и первых кроманьонцев в Европе характерно изобилие каменных остроконечников самых разных стилей. Это может говорить о своего рода гонке вооружений, о конкуренции за создание самого острого, самого лучшего наконечника копья для успешной охоты, но в то же время может указывать и на высокий уровень межгрупповой вражды.
Социальные связи, сотрудничество и столкновения, добыча пищи и изменения возрастного профиля населения – все это наверняка было важно для формирования современного человечества, но есть еще один фактор, который, безусловно, сыграл в этом процессе решающую роль, – язык. По мнению приматолога Джейн Гудолл, известной своими наблюдениями за шимпанзе, именно отсутствие сложной разговорной речи принципиально отличает их от нас. Когда люди обрели способность говорить, “они смогли обсуждать события, случившиеся в прошлом, планировать на ближайшее и отдаленное время… Диалог разума с разумом расширил горизонт идей и конкретизировал понятия”. Несмотря на богатый репертуар способов коммуникации, без возможности языкового общения, подобного человеческому, шимпанзе “заперты внутри собственной личности”.
Итак, зададим вопрос: как эволюционировала эта важнейшая человеческая способность – умение разговаривать? Развивалась она постепенно или скачкообразно? Дарвин, безусловно, предпочитал говорить о постепенной эволюции, происходившей под влиянием и естественного, и полового отбора. В 1871 году он писал:
Что касается происхождения членораздельной речи… я не могу сомневаться, что наша речь обязана своим происхождением подражанию и видоизменению, при помощи знаков и жестов, различных естественных звуков, голосов других животных и собственных инстинктивных криков человека… Не может показаться невероятным, что некоторые, более других одаренные обезьянообразные животные начали подражать реву хищных зверей, чтобы уведомить товарищей-обезьян о роде грозящей опасности. А это было бы первым шагом к образованию языка.
По мере того, как голос больше употребляется в дело, голосовые органы должны были развиваться и совершенствоваться по закону наследования результатов упражнения; а это, в свою очередь, должно было повлиять на развитие речи. Нет, однако, ни малейшего сомнения, что соотношение между постоянным употреблением языка и развитием мозга имеет еще большую важность. Умственные способности у отдаленных прародителей человека должны были быть несравненно выше, чем у которой-либо из существующих обезьян, прежде чем даже самая несовершенная форма речи могла войти в употребление. С другой стороны, можно принять, что употребление и развитие речи имело влияние на мозг, давая ему возможность и побуждая его вырабатывать целые ряды мыслей. Длинный и сложный ряд мыслей не может теперь существовать без слов немых или громких, как длинное исчисление – без цифр или алгебраических знаков.
