Книга Остались одни. Единственный вид людей на земле, страница 49. Автор книги Крис Стрингер

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Остались одни. Единственный вид людей на земле»

Cтраница 49

Лингвист Ноам Хомски, отвергая градуалистскую позицию Дарвина, уже давно настаивает, что человеческая речь развивалась не по законам естественного отбора. Для Хомски речь представляет собой в каком-то смысле целостную способность, по типу “все или ничего”, приданную нам с появлением особого речевого центра в мозге, а эта область мозга, как он полагает, возникла в результате счастливой генетической мутации. Согласно Хомски, все человеческие языки, независимо от того, насколько по-разному они звучат для нашего уха, структурированы в соответствии с универсальными грамматическими принципами, заложенными природой в мозге ребенка. Эти врожденные принципы ребенок использует интуитивно, когда начинает интерпретировать и воспроизводить язык той группы людей, которая его окружает после рождения. Эволюционный психолог Стивен Пинкер разделял некоторые взгляды Хомски, в особенности его идеи о существовании особой зоны мозга со своей плотной нейронной сетью, отвечающей за языковые способности. По его мнению, в этой зоне генерируется “ментализ” или “мыслекод” (термин, введенный в научный обиход психолингвистом Джерри Фодором), то есть универсальный и врожденный язык мышления, код, из элементов которого составляются все человеческие языки. Тем не менее Пинкер расходится с Хомски по вопросу о путях эволюции языка. По Пинкеру, эволюция человеческого речевого органа и соответствующей речеобразующей системы могла базироваться на поступательной серии генетических изменений (как при образовании сложного глаза), причем естественный и половой отбор благоприятствовали более богатой языковой выразительности.

Ранее, говоря о происхождении современного поведенческого комплекса, мы обращались к взглядам археолога Ричарда Клейна: комплекс появился внезапно, скачком, 50 тысяч лет назад в Африке. Такая позиция в чем-то созвучна идеям Хомски. Клейн критически оценил свидетельства современного поведения до 50 тысяч лет назад и счел их неубедительными. И только после этого рубежа артефакты с достоверностью демонстрируют существование таких явлений, как увеличение разнообразия и специализации орудий, безусловное присутствие искусства, символизма и ритуалов, расселение в более суровые ландшафты, расширение пищевого ассортимента, относительное увеличение плотности населения. Он признает, что толчком к изменениям могли послужить “удачная мутация, которая содействовала формированию истинно современного мозга… Предполагаемое генетическое изменение, случившееся 50 тысяч лет назад, заложило основу уникальной “современной” способности адаптироваться к самому разному естественному и социальному контексту без особых физиологических изменений”. “Перепрошивка” нейронов в мозге, далее рассуждает он, возможно, привела к быстрому развитию у Homo sapiens речевой способности, которая до того мало отличалась от таковой у более ранних людей. Он признает, впрочем, что все эти процессы очень трудно подтвердить конкретными археологическими материалами и окаменелостями. И хотя я не согласен с Ричардом по поводу “волшебного рычажка”, запустившего формирование современного поведения, наши взгляды совпадают, когда дело касается исключительной важности речи для нашего вида.

Так или иначе, ранние люди и неандертальцы могли оперировать в рамках некоего досовременного языка. Робин Данбар и антрополог Лесли Айелло предложили идею, что речь изначально развивалась ради “пересудов”, как дополнение (а потом и замена) социальному грумингу. Груминг практикуется очень многими приматами и служит налаживанию отношений и поддержанию целостности сообщества. Они рассуждали так: общества Homo erectus так разрослись, что груминг каждого с каждым отнимал бы половину времени, а на другие жизненно важные занятия времени просто не хватило бы. Примитивный язык как раз мог бы дать возможность ранним людям “поболтать”, тем самым способствуя социальному сближению и объединению группы, высвобождая то время, которое в противном случае ушло бы на груминг.

Психолог Майкл Корбаллис выбрал другой подход, взяв за основу предположение Дарвина о значении жеста как предшественника языка. По его аргументации, те области мозга, которые у человека ответственны за образование речи, у других приматов связаны с моторикой рук. Другой психолог, Майкл Томаселло, похожим образом видел в речи инструмент коммуникации для обмена информацией, выражения просьб и сотрудничества. И самой далеко зашедшей версией такой коммуникации, вероятно, далеко зашедшей и в эволюционном смысле, является собственно человеческий язык. Ему могли предшествовать жесты, как мы это часто наблюдаем у младенцев. Действительно, солидное количество данных говорит, что мы сообщаемся друг с другом – иногда бессознательно – с помощью языка тела и поз, то есть пользуясь тем важным доязыковым инструментом, который достался нам в наследство от приматов. Другие исследователи усматривают связь между кодами в мозге при производстве орудий и при составлении лингвистической цепочки. Оба процесса ориентированы на совершение намеренных последовательных действий с точно отлаженным мышечным контролем – по мере того, как дети совершенствуют навык манипулировать предметами и компоновать их, они учатся также складывать слова и манипулировать ими. Более чем вероятно, что для речевой функции были мобилизованы области мозга, занятые в других процессах, но они переориентировались в связи с растущими требованиями лингвистического комплекса, взяв на себя хранение, обработку информации и мышечный контроль.

С моей точки зрения, к развитию языка у современных людей могло привести усложнение социума, начавшееся 250 тысяч лет назад, и язык был призван улучшить коммуникацию и понимание хода мыслей окружающих. Археолог Стивен Майтен озвучил идею (и я согласен с ним), что язык, обеспечив беспрепятственный интеллектуальный обмен, вывел современного человека в новое пространство диалогов, незнакомое нашим предкам. Неандертальцы тоже должны были обладать обширными знаниями об окружающем мире: о материалах, из которых они мастерили орудия, о животных, на которых охотились. Но их мир был в основном миром непосредственного восприятия, тем, который ощущался здесь и сейчас; миры прошлого, будущего, вымышленное пространство духов были им неведомы. После того, как эволюционные линии человека и неандертальца разошлись примерно 400 тысяч лет назад, развитие социального комплекса и, соответственно, комплекса лингвистического, развело нас и неандертальцев в разные стороны. По той или иной причине люди пошли дальше по этому пути, а неандертальцы добрались до конечной точки своего путешествия около 30 тысяч лет назад.

Некоторые ученые (в их числе Филип Либерман и Джефф Лайтман) исследовали форму основания черепа и анатомическое расположение связанных с речью структур и пытались на этом материале реконструировать речевые возможности неандертальцев и других ранних гомининов. Вывод был сделан следующий: у современного человека очень непохожие на всех других гортань, голосовой тракт и язык, которые производят звуки широкого диапазона и сложности, составляющие в сумме полноценную человеческую речь. Естественному отбору предъявлялись различные вариации формы черепа, и он трансформировал его, постепенно уводя от прежней основной функции – дыхания и глотания – к речевой, ведь она давала современному человеку определенные преимущества, и чем дальше, тем больше. Перестановка приоритетов не далась даром: с новой гортанью увеличился риск подавиться едой, если сравнивать с анатомией шимпанзе или ранних гоминин. По устройству голосового тракта и речевым возможностям неандертальцы явственно ближе к двухлетним детям, чем к современному взрослому. И все же если мозг неандертальцев имел соответствующую нейронную начинку, то их голосовой тракт, без всяких сомнений, мог обслуживать речевые нужды, хотя и с ограниченным звуковым репертуаром.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация